– Эллиотту следует туда поступить. Я хочу, чтобы он поступил, – пробормотала я.

Кэй коротко кивнула и снова села.

– Тогда он, возможно, выберется из ямы, в которую ты его затянула.

– Мама, хватит! – прорычал Эллиотт.

Ли гневно нахмурилась.

– Предполагалось, что у нас будет ужин в теплой семейной обстановке. Кэй, ты и двух секунд не можешь подумать о ком-то, кроме себя. Даже о собственном сыне.

Кэй вытаращила глаза.

– Хочешь выставить меня виноватой? Я с самого начала хотела, чтобы Эллиотт уехал вместе со мной в Юкон. Не останься он здесь, он не стал бы подозреваемым в деле о похищении человека, верно?

– Он не хотел ехать в Юкон, Кэй!

– Возможно, он захотел бы, встань ты на мою сторону! Он остался здесь, как ты и хотела, и посмотри, к чему это привело! Он в любую минуту может загреметь в тюрьму! Я ведь говорила, что этот город принесет нам одни несчастья!

– Ты обвиняешь меня? За то, что я дала Эллиотту дом? За то, что я заботилась о нем, пока ты лежала в постели?

– Как ты смеешь?! У меня была депрессия! Я ничего не могла поделать! – взвизгнула Кэй.

– Для меня Эллиотт все равно что родной сын, вот как сильно я его люблю!

– Он не твой! – Кэй вскочила и уперлась ладонями в стол. – Он мой сын! Не твой!

Эллиотт встал и молча вышел в кухню. Скрипнул выдвижной ящик. Эллиотт вернулся, неся длинную прямоугольную коробку. Распаковав ее, он достал рулон пищевой фольги, оторвал от нее кусок и замотал фольгой мою тарелку, потом проделал то же самое со своей. Поставил тарелки одна на другую, взял наши с ним вилки и выжидающе посмотрел на меня.

– Эллиотт, – умоляюще проговорила Ли. – Мне так жаль.

– Мы поедим внизу, – он жестом предложил мне следовать за ним, и я повиновалась.

Пока мы шли по коридору, нам вслед летели возмущенные крики Кэй. Она критиковала Ли на чем свет стоит. Эллиотт захлопнул дверь, потом мы спустились по лестнице в подвал, служивший Эллиотту спальней, и уселись на кровать. Эллиотт молча отправлял в рот один кусок запеканки за другим и смотрел в пол. Приглушенные голоса споривших Ли и Кэй все равно долетали до подвала. У меня возникло чувство дежавю.

– Ты улыбаешься, – заметил Эллиотт.

– Ой, – я поскорее проглотила кусок пищи. – Просто мне вспомнилось, как ругались мои родители. Давненько я не слышала такой перепалки.

Он наклонил голову, прислушиваясь, потом уголок его рта пополз вверх.

– Похоже на тот вечер, когда мы с тобой познакомились.

Я кивнула и отправила в рот очередной кусочек. Несмотря на крики наверху, атмосфера в подвале установилась умиротворяющая. Я даже представила себе, что это ругаются мои родители: оба кричат и не слушают друг друга.

Вдоль дальней стены комнаты была натянута веревка, с которой свисали черно-белые фотографии: я вместе с Эллиоттом, качели в парке Битл, поле, где мы вместе гуляли. Над кроватью висели фотографии в рамках, на стенах красовались коллажи, и с каждого снимка глядело мое лицо.

– Похоже, я есть почти на всех фотографиях.

Эллиотт пожал плечами.

– Говорят же: человек фотографирует то, что любит больше всего.

Я взяла его фотоаппарат, направила на Эллиотта и сделала снимок. Он ослепительно улыбнулся.

– Ты скучаешь по отцу? – спросила я, разглядывая фотографии на цифровом дисплее.

– Он звонит мне время от времени. Вероятно, периодически устает от мысли, что он – бесполезный кусок дерьма, вот его и тянет поговорить. А ты? Скучаешь по своему отцу?

– Каждую секунду, – вздохнула я и уставилась в пол. – Я говорила серьезно, мне хочется, чтобы ты поехал учиться в Бейлорский университет.

– Я тоже говорил серьезно. Я тебя здесь не оставлю.

– Я не одна.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

Я положила его фотоаппарат обратно на стол.

– Вообще-то, я жила в доме на Джунипер-стрит сама по себе целых два года, пока ты не вернулся.

Эллиотт горестно вздохнул.

– Ты уже живешь с миссис Мейсон.

– Только до тех пор, пока ты не закончишь школу и не уедешь.

Все эмоции исчезли с его лица.

– Вот, значит, как? Ты просто покупаешь мне время, чтобы я мог поступить в университет? А потом ты вернешься в тот дом?

– Ты опять говоришь вопросами.

– Да, я начинаю так говорить, когда расстроен. Ты совершенно не думаешь о собственной безопасности. Как я могу уехать, зная это?

– Ты такой лицемер, – огрызнулась я.

Эллиотт ткнул пальцем себе в грудь.

– Это я-то лицемер?

– Ты говоришь, что мне не следует отправляться в опасное, как ты считаешь, место, в то время как сам готов ради меня пожертвовать учебой в университете.

– «Как я считаю»? Кэтрин, я понятия не имею, что происходит у тебя дома, но уверен в одном: находиться там опасно!

Я сморщила нос.

– Это не мой дом.

– Видишь? – воскликнул Эллиотт, отставляя тарелку и вставая. Он жестом обвинителя наставил на меня указательный палец. – Это ненормально. Ты собираешься вернуться в место, которое даже не считаешь домом.

– В Оклахоме я никогда не чувствовала себя дома.

Эллиотт опустился передо мной на колени и обнял мои ноги.

– Тогда поехали со мной в Техас.

Я погладила его щеки.

– Я не могу себе этого позволить.

– Так возьми кредит в банке.

– Я не могу позволить себе выплачивать кредит. Мне придется устроиться на вторую работу, иначе мы потеряем гостиницу.

– Почему ты так за нее цепляешься?! – завопил Эллиотт.

Он вскочил и принялся расхаживать из угла в угол.

– Я не цепляюсь! Она мне не нужна! Я не желаю хранить ее секреты! Хотелось бы мне от нее освободиться, но я не могу!

Эллиотт повернулся ко мне.

– Разве ты не знаешь, Кэтрин?

– Чего не знаю? – рявкнула я.

– Вся прелесть секрета состоит в том, что им можно поделиться с кем-то, кому доверяешь. Доверься мне. Позволь помочь тебе.

– Хочешь сказать, я должна позволить тебе меня спасти?

Эллиотт сглотнул.

– Мы могли бы спасти друг друга.

Я гневно уставилась на него. Уговоры Эллиотта поколебали мою решимость, и меня это сердило.

– Я уже переехала. Я уже оставила мамочку ради того, чтобы ты получил стипендию. Не проси меня еще и об этом.