– У тебя есть планы? – спросила та.

– Я… – Мистер Мейсон протянул руку к жене, но та попятилась. В следующую секунду она явно об этом пожалела, но было уже слишком поздно: мистер Мейсон помрачнел. – Пожалуй, это не очень хорошая идея. Не хочу смущать детей.

– Я не хочу, чтобы ты оставался один в праздник, – сказала психолог, переступая с ноги на ногу.

Мистер Мейсон обернулся и посмотрел на нее, потом рывком распахнул дверь и вышел.

Миссис Мейсон стояла, ссутулившись, и смотрела на фиолетовый сверток, потом присела на корточки и закрыла рот и нос ладонями. Ее глаза заблестели от слез, но она поскорее их вытерла.

– Мне так жаль, что тебе пришлось это увидеть, Кэтрин.

– Почему? Это было прекрасно.

– Боль прекрасна? – спросила она, переставляя подарок ровнее.

– Боль… любовь. Одно без другого не существует.

Психолог беззвучно рассмеялась.

– Ты всегда меня удивляешь.

– Кому предназначен фиолетовый подарок? – спросила я.

– Ах, это… Это для Вайолет. Это наша дочь, Майло и моя. Она родилась на Рождество.

– У вас был ребенок? – потрясенно спросила я. – Не помню, чтобы вы когда-то были беременны.

– Вайолет родилась семимесячной. Она прожила всего пару часов. Сейчас ей было бы пять.

– Значит, это было до того, как я перешла в старшую школу.

– Верно, – подтвердила миссис Мейсон, вставая. – Рождество для Майло – непростой день. Он так и не оправился от удара.

– Но вы оправились? – спросила я, наблюдая, как психолог идет обратно к столу.

Она села напротив меня и устало вздохнула.

– Я выбрала исцеление. Майло чувствовал себя одиноким в своем горе, хотя я жила рядом с ним четыре года. Потом он заменил скорбь негодованием, и все было кончено.

– А теперь вы счастливы?

– Я любила Майло с тех пор как была еще девочкой. Раньше он смотрел на меня так, как Эллиотт смотрит на тебя. Жаль, что мы не сумели справиться с этим горем вместе. Но, да. Когда я сказала ему, что все кончено, то ощутила огромное облегчение, словно сняла с себя тяжеленную шубу в жаркий летний день. Я освободилась, чтобы исцелиться, и исцелилась. Мне по-прежнему больно видеть, как он страдает.

– Вы его еще любите?

Уголки ее губ приподнялись.

– Я всегда буду его любить. Первая любовь не забывается.

Я улыбнулась.

– Эллиотт как-то раз сказал мне то же самое.

– Так ты его первая любовь? – спросила миссис Мейсон, подпирая голову ладонью.

– Он так сказал.

– Я в это верю.

Я почувствовала, как горят щеки.

– Эллиотт хочет, чтобы я вместе с ним поехала в университет. Ну, знаете, если мы благополучно переживем этот год, и Эллиотта не арестуют.

Миссис Мейсон помолчала, явно колеблясь, потом сказала:

– Как ты думаешь, что случилось с Пресли? Следов борьбы не нашли, как и следов взлома. Нет даже отпечатков пальцев, только отпечатки самой Пресли.

– Надеюсь, она просто сбежала из дома и вскоре вернется.

– Я тоже, – ответила миссис Мейсон. – Ладно, мне нужно сегодня сделать пару дел, купить кое-что для рождественского ужина. У тебя есть какие-то пожелания?

– У меня? Я думала, что пойду домой сегодня вечером, проверю, как там мамочка.

– Кэтрин, ты не можешь этого сделать. Извини.

– Мне нельзя даже узнать, как она там?

– Если хочешь, я попрошу офицера Калпепера, он заедет к твоей маме и проверит, все ли у нее хорошо. Мне просто кажется, что тебе сейчас не стоит возвращаться домой. Что если она не выпустит тебя? Это не очень хорошая идея, прости.

– Вот как.

– Знаю, это тяжело, особенно учитывая, что сейчас праздники, но, обещаю, так будет лучше.

Звякнул дверной звонок, и миссис Мейсон приподняла бровь.

– Мы сегодня пользуемся популярностью.

Она открыла дверь и отступила в сторону, улыбаясь.

– Твоя очередь.

Вошел Эллиотт: одной рукой он через голову снимал с шеи ремешок, на котором висел фотоаппарат, а другой тянулся ко мне. Я крепко его обняла, а он обнял меня в ответ. На нем была черная толстовка, и потертая ткань так и льнула к моей щеке.

– Что это? – спросила миссис Мейсон, указывая на фотоаппарат.

– Просто хобби, – ответил Эллиотт.

– Это не просто хобби. У него дар, – возразила я. – Заставьте его показать вам часть его фотографий.

– С удовольствием взглянула бы, – кивнула миссис Мейсон.

– Правда? – Эллиотт удивленно посмотрел на меня сверху вниз.

Я погладила его щеки.

– Правда.

– Давно ты занимаешься фотографией? – спросила миссис Мейсон, глядя, как Эллиотт кладет фотоаппарат на стол.

– С детства. Кэтрин стала моей первой музой. Моей единственной музой.

Миссис Мейсон стала убирать со стола, но когда я предложила помощь, лишь отмахнулась.

– Почему бы тебе не устроить Эллиотту экскурсию? – сказала она.

Я повела его в свою фиолетовую спальню и сморщила нос, когда мне в лицо пахнуло застарелыми запахами дома на Джунипер-стрит.

– Фу. Почему ты никогда не говорил, что от меня так пахнет? – спросила я, вытаскивая вещи из шкафа и ящиков комода и запихивая в плетеную корзину, которая стояла возле двери.

– Как пахнет? Что ты делаешь?

– Устраиваю стирку.

Я подхватила корзину за ручки и вышла в коридор.

Рядом с гостевой спальней, в которой меня разместила миссис Мейсон, была какая-то дверь; я предположила, что это кладовка, и не ошиблась. Поставив корзину на пол, я стала рыться в шкафчиках в поисках стирального порошка.

– Все в порядке? – спросила миссис Мейсон, выглядывая из-за угла.

– Думаю, Кэтрин ищет мыло для стирки, – сказал Эллиотт.

– Вот как, – психолог прошла мимо Эллиотта и открыла шкафчик над стиральной машинкой. – Вместо порошка я пользуюсь капсулами. У меня машинка с фронтальной загрузкой, так что ты просто кладешь капсулу в барабан вместе с одеждой и закрываешь дверцу. Ставь режим обычной стирки, если конечно не собираешься стирать шелк или шерсть, и вперед. Я всегда так делаю. Антистатик в шкафчике над сушилкой.

– Логично, – сказала я, складывая в стиральную машинку свои джинсы и темную одежду. Следуя инструкциям миссис Мейсон, я положила поверх одежды капсулу, закрыла дверцу и запустила стирку. В барабан начала набираться вода, он стал крутиться, а вместе с ним и мои вещи.