– О чем это ты? – спрашивает Закери, вспоминая те голоса, что преследовали его в темноте, уж не той ли как раз историей они были. Саймон, вздрогнув при звуке его голоса, удивленно к нему поворачивается.

– Добрый день, – наново здоровается Саймон, словно видит его впервые. – Вы пришли почитать? Когда-то давно я полагал, что пришел сюда читать, а не чтоб обо мне читали, но с тех пор история изменилась.

– Как изменилась? – интересуется Закери. Саймон непонимающе на него смотрит. – Как именно изменилась история? – уточняет Закери, махнув рукой вверх, на страницы и статуи.

Его тревожит поведение Саймона и еще больше тревожит то, как все повторяется и становится все запутанней, когда должно становиться ясней.

– Она сломалась, – отвечает Саймон, не трудясь объяснить, как это вообще можно, сломать историю. Или это то же самое, что нарушить обещание? – У нее острые края.

– Как мне это исправить? – спрашивает Закери.

– Исправить это нельзя. Можно только идти вперед в тех обстоятельствах, которые есть, и в сломанных тоже. Вон, смотрите, – Саймон указывает на что-то внутри истории, чего Закери увидеть не может. – Вон вы с тем, кого любите, и своим клинком. Прилив скоро наступит. И еще тут кот, который вас ищет.

– Кот? – Закери смотрит на сыча, и, умей совы пожимать плечами, сыч бы пожал, но они не умеют, во всяком случае, заметно, так что сыч вместо этого взъерошивает свои перья.

– Так много символов, когда в конце и в начале всегда только пчелы, – бормочет Саймон.

Закери, вздохнув, поднимает меч. Так много символов. Символы – инструмент толкования, а не определения, напоминает он сам себе. Меч кажется ему легче, чем был, а может, он просто привык к нему. Он вкладывает его в ножны.

– Мне надо найти Мирабель, – извещает он Саймона.

Тот отвечает ему непонимающим взглядом.

– Вон ее, – говорит Закери, указывая на статую. – Она твоя. – он замолкает, подумав, что если для Саймона новость, что Мирабель – его дочь, то потрясение может оказаться непосильным, и начинает сначала. – Мирабель… ну, в общем, Судьбу. В нынешнем воплощении у нее розовые волосы, и обычно она находится в верхней Гавани. Не знаю, способен ли ты увидеть ее в этой истории, но она мой друг, и сейчас она где-то здесь, внизу, мне надо ее отыскать.

Закери думает, что искать ему придется теперь больше, чем одного человека, но не хочет в это вдаваться. Не хочет об этом думать. О нем. Даже если имя, которое, скорей всего, вовсе не настоящее, повторяется, словно мантра, в глубинах его сознания. Дориан Дориан Дориан.

– Никакой она вам не друг, – говорит Саймон, нарушая ход его мыслей, разрушая все его существо. – Она хозяйка дома книг. Раз она вас бросила, значит, она этого хотела.

– Что? – переспрашивает Закери, но Саймон продолжает свое, расхаживает вокруг статуй, дергает за веревки и ленты, отчего все, что подвешено наверху, кружится, как в буре.

Сова вскрикивает с балкона и, слетев вниз, усаживается ему на плечо.

– Зря вы притащили сюда эту историю, – упрекает его Саймон. – Сам я держусь от нее подальше, я не должен в ней больше участвовать. Когда я попытался вернуться, это принесло только боль.

Подняв перед собой левую руку, Саймон смотрит на пустоту на месте ладони.

– Один раз дело кончилось пожаром, – говорит он. – А в последний раз, когда я подошел ближе, женщина, у которой один глаз сверкал, как синее небо, отняла у меня руку и велела никогда больше не возвращаться.

– Аллегра, – кивает Закери, припомнив руку в стеклянной банке.

Может, это была страховка, чтобы часть Саймона была потеряна навсегда, а может, просто стандартная ее техника устрашения, успешно осуществленная.

– Теперь она ушла.

– Погоди, ушла-ушла или ушла и потерялась? – пытается уточнить Закери, но Саймон не уточняет.

– Пойдемте со мной, – говорит он. – Мы оба должны уйти, пока море не явилось за нами.

– А там говорится, что я должен пойти с тобой? – спрашивает Закери Саймона, правой рукой указывая на ленты, ключи и шестеренки, чтобы не побеспокоить сову, которая сидит у него на левом плече. Похоже, следовать инструкциям, вплетенным в гигантскую движущуюся скульптуру, ненамного разумней, чем прислушиваться к тому, что сказано в книгах.

Возвращаться в темноту он не станет, но выйти отсюда можно и другими путями.

Саймон смотрит вверх, пристально вглядываясь в историю, так, словно ищет нужную ему звезду в необъятном небе.

– Я не знаю, который из них ты, – говорит он Закери.

– Я Закери. Я сын предсказательницы судьбы. Прошу тебя, Саймон, мне нужно знать, как поступить дальше, – говорит он.

Саймон, обернувшись к нему, вопросительно на него смотрит. Нет, не насмешливо. Безучастно.

– А кто это – Саймон? – спрашивает он и снова обращается к шестеренкам и статуям, как будто ответ на его вопрос содержится не в нем самом, а там, в беззвездном пространстве.

– Вот, значит, как. – бормочет про себя Закери.

Вот, значит, что такое потеряться во времени! Это утратить себя в веках. Видеть, но, видя, не помнить – даже свое имя.

Пока тебе не напомнят.

– Вот, – вздыхает Закери, роясь в своей сумке. – Ты должен прочесть вот это.

Он протягивает Саймону “Балладу о Саймоне и Элинор”.

Саймон смотрит на книгу так, словно столкнуться с историей, все еще аккуратно вставленной в книжный переплет, – редкое, необычное дело, но, поколебавшись, принимает предложенное.

– Мы – слова на бумаге, – тихо говорит он, придерживая книгу культей. – Мы подходим к концу.

– Чтение поможет тебе вспомнить, – говорит Закери.

Саймон открывает книгу и тут же закрывает ее снова.

– На это нет времени. Я пойду наверх, там безопасней, когда он начнется. – Саймон подходит к еще одной из огромных дверей и открывает ее. Тропинка, открывшаяся за дверью, освещена, но он все равно возвращается, чтобы вынуть факел из рук статуи. – Ты пойдешь со мной? – спрашивает он, обращаясь к Закери.

Тут сова вонзает свои крошечные, но острые когти тому в плечо, и кто его знает, понукание это или запрет.

Закери смотрит наверх, на историю, в которой он оказался с Луной, отсутствующей в ее центре. Смотрит на статуи Мирабель и Хранителя, на множество других фигур, чьих имен он не знает, но и они, надо думать, в тот или иной момент сыграли свою роль в этой истории. Только подумать, сколько народу уже прошло через это пространство раньше, сколько людей вдыхало в себя этот воздух, пахнущий дымом и медом. Интересно, чувствовал ли кто-то из них то, что он сам сейчас чувствует: неуверенность, страх и неспособность понять, какое решение правильное и есть ли оно вообще, это правильное решение.