хотел. – Всегда слишком просты убийственные, не вопросы, не аргументы, а пойди, пойми, что, что говорит или задаёт Геля. – А я-то, считала. – Следует ещё более замудрённый, даже не ответ, а не математическое действие. – Наверное, сама виновата, раз подняла так свою планку. – Уже начинаются отдельные прояснения на этом пасмурном небе, которому дай только выговориться и оно станет совсем безоблачным. Для чего, только и нужна выдержка, которой редко обладают субъекты мужского пола и в частности Илья, возжелавший заявить о своём я.

– Ну я и смотрю, что ты всё выше и выше, берёшь планку. – Намёкливо режет слух Геле Илья. Отчего Геля, было, не много успокоившись, вновь вспыхивает и, присовокупив пощёчину, словами: «Илья, замолчи!», – уносится прочь от него. После чего Илья, находясь в каком-то умственном ступоре, прилаживает свою ладонь к горящей, не от её удара, а от внутреннего огня щеке. И хотя он и находится в понимании всего произошедшего, но между тем, на него давит и другое безысходное понимание того, что уже поправить ничего нельзя, а значит, пусть всё пропадет пропадом.

Когда же человек находит для себя точку опоры, хотя бы даже в этой бездноватой и сомнительной безысходности, то он на время получает заряд вдохновения и сил, для своего последнего рывка в эту бездну. Илья же, определив для себя, что раз на то пошло, то и пусть тому и быть, с решимостью наломать побольше дров, возвращается в зал. Где заметив грустное лицо Гели, вокруг которой, так и извивается этот Кот, вдруг ощущает, что от его этой, как оказывается секундной решительности и следа не осталось, а вот нерешительности – хоть отбавляй. А ведь нерешительность, между тем, не менее действенная субстанция и пожалуй, ещё можно поспорить, кто из них больше имеет власть над человеком, крутя и вертя его вслед за собой.

Так что Илья, подгоняемый своей нерешительностью, благо зал ещё был не столь заполнен, собирается занять место за свободным столиком, где-нибудь с боку, где в тумане сигаретного дыма, можно будет спокойно понаблюдать за Гелей, хотя бы издали. И вот тут, к удивлению Ильи, находится пропащий Модест, который, как будто бы ждал этого маневра Ильи и сидел за отдельным, правда, не совсем пустым столиком. Между тем, Илья не спрашивает, Модест не задается вопросами, а всё происходит как будто, так и должно быть. Так Илья садиться за стол, вместе с Модестом поднимает кружку, которая имея стандартные размеры, почему-то нестандартно быстро выпивается, после чего солёная рыба, вслед за пивной волной, отправляется в своё последнее плавание – в солёное внутреннее море, которое обязательно им станет, ведь пиво пьётся только в таких глобальных и никак не меньше измерениях.

– Что, плохо? – закусывая, спросил Илью Модест.

– Мучительно. – Краток в ответ Илья.

– Ну что ж, мне есть, что сказать на это. – Включил философа Модест.

–А я теперь, уже никуда не спешу. – Поглядывая на Гелю, стиснув зубы, ответил Илья.

–Что, радость и мучения, никак не хочется переносить в одиночку и хочется разделить с кем-нибудь? – предположил Модест.

–Ну, первое, скорее с близкими, ну а на счёт второго, то в этом мучительном вопросе, я более демократичен. – Ответил Илья.

– Вот и получается, что перед несчастьем все равны, а вот для радости, исходя из человеческого понимания, достойны только избранные. – Слишком уж сильно налегает на содержимое не слов, а кружки Модест.

– Я бы сказал, что именно счастье избирательно, а уж человек подстраивается под него. – Немного отвлёкся от своих наблюдений Илья.

–А я бы сказал, что, в общем-то, нет у человека единой меры оценки, не то что, для этой эфемерности – счастья, но и для самого себя. Хороший, плохой или вообще конченный, это всего лишь сравнительная оценочная категорийность человека, основанная на мнении, которое есть всего лишь частная субъективность. А вот если человек сможет выбрать для себя эталон, ту настоящую меру, а не моральный заменитель – оценку, то, возможно ему, можно было бы не только желательно вместе мучиться, но и радоваться. – Сделал вывод Модест.

–Если знать, как сложно было определить эталон для измерения материального мира, то в случае с духовным миром человеком, это, пожалуй, невозможно. – Ответил Илья.

– Кто знает, кто знает. – Задумался Модест. – Но у меня на этот счёт, есть свои предложения. Здесь, для себя нужно определить генеральную концепцию, на основе которой и можно было приступить к выработке решений. Нужно всего лишь, найти ту мировую константу, которая бы ни у кого не вызывала бы возражений.

–Сколько людей, столько и мнений. Ты не забыл про эту константу. – Усмехнулся Илья.

–Спасибо за подсказку, но у меня всё же есть своё мнение. – Улыбнулся в ответ Модест. – Так вот, в нашем, основанном на визуальности видения всего и вся мире, где то же мнение, есть результат своего, отличного от других видения окружающего, когда можно сказать, не существует двух одинаковых видений, всё же есть одна постоянность – горизонт. И как заметил один мудрец: нет ничего более постоянного, чем расстояние от тебя и до горизонта. И в какой бы ты точке мира не находился, оно всё будет тем же. А ведь горизонт, это в некотором роде, такая же эфемерность, что и непонятно что, за такая субстанция счастье. Но я бы эту его мысль развил дальше и посмотрел на это его обозрение с другой точки зрения, глобальное позиционирование которой, только для неё и кажется существенным. – Почему-то Модесту стало весело. – А знаешь, мне кажется, что именно в горизонтах, надо измерять расстояние до бога, который, как и горизонт находится в каждой точке мира и всегда одновременно равноудален и равно близок. А придя к пониманию этого, тебе там и до счастья будет не далеко. Ведь оно всегда видится где-нибудь на горизонте. – Модест, устремившись к каким-то своим горизонтам, пристально уставился в одну точку.

– И чего ты там увидел? – пока не видя для себя новых горизонтов, Илья решил заглянуть в Модестовы.

–Да вот, оборзеваю местную публику. – Щёлкнул зубами Модест.

–Что, решил кого-нибудь осчастливить. – Иронизирует Илья.

–А знаешь, кого легче всего задеть за живое? – неожиданно спросил Модест.

–Даже не хочу гадать. – Ответил Илья.

–А тех, кто в своей повседневности, не пользуется этим своим качеством. Исходя из выгоды, предпочитая, накачав или набравши, выпячивать в себе или из себя всё искусственное и мёртвое. – Равно близок и равноудален Модест. – А здесь, как я смотрю, есть, где разыграться. Публика ещё та и, не смотря на все их внутренние вливания, просто просится,