Так оно и было на самом деле. Раглан внутри оказался настоящим дворцом.

— Это величайший замок нашего времени, — гордо сказал Уильям, и Кейт тут же согласилась с ним. Даже Миддлхем при всей его роскоши не мог сравниться с Рагланом; да что там Миддлхем — рядом с таким современным великолепием даже Вестминстерский дворец казался старым и вышедшим из моды.

Ее новый дом был построен вокруг двух просторных внутренних дворов, в центре здания находились главный зал и часовня — оба с великолепными сводчатыми резными потолками. Уильям упомянул про гостей, но Кейт подумала, что вряд ли гости появляются здесь часто — уж слишком неприветливы окружающие замок места. Хотя, может быть, у местных лордов есть жены, расположенные к дружеским отношениям, подумала она.

С южного двора, где фонтаны испускали водные струи, в покои, которые она должна была делить с Уильямом, вела величественная лестница. Их большая спальня была великолепна, а гостиная рядом с ней — небольшая и уютная, но роскошная. За ней шла галерея, увешанная гобеленами и геральдическими фигурами. Повсюду были видны львы Гербертов на синем и красном фоне, а над ними — семейный герб в виде зеленого огнедышащего дракона.

У себя дома Уильям стал совсем другим человеком. Он с удовольствием показывал жене замок, и она видела, что его управляющие и слуги искренне восхищаются своим господином. Она вдруг поняла, что теперь прониклась к мужу чуть большей симпатией, хотя и по-прежнему не сомневалась, что никогда не сможет его полюбить или испытывать к нему физическое влечение. В Уильяме не было ровным счетом ничего, что могло бы пробудить такие чувства.

Он представил ее другим членам своей семьи — матери и дочери. Вдовствующая графиня Пембрук, урожденная Анна Деверо, родная сестра лорда Феррерса, оказалась старушкой с характером, которая твердой рукой управляла замком. Овдовев, она вступила в монашеский орден, как это сделала и бабушка Кейт герцогиня Сесилия, а потому носила черное, наподобие монашеского, одеяние и жесткий уимпл под самый подбородок. Она тепло приветствовала Кейт, пообещав по мере сил помогать молодой невестке исполнять ее новые обязанности хозяйки замка и заверив, что сделает все для ее удобства.

— Нам будет весело вместе! — сказала она, и в ее глазах сверкнули искорки. Анна Деверо не желала жить в строгих монашеских рамках, какими ограничила себя герцогиня Сесилия в Байнардс-Касле. Судя по кольцам на ее пальцах и пышной фигуре, пожилая дама вовсю наслаждалась радостями жизни. И она явно обожала внучку.

Элизабет Герберт исполнилось шесть лет. Уильям ни словом не обмолвился о своей первой жене, и Кейт решила, что девочка пошла в мать, потому что она ничуть не походила на отца. Элизабет была светловолосая, как и все Вудвили.

«Мы же кузины, — поняла вдруг Кейт, вспомнив про свою родную мать, Катерину От».

Хорошенькая бледная малышка, одетая в простое платье, с венком из ромашек на голове, по команде отца сделала в сторону Кейт реверанс.

— Это твоя новая мама, — сказал он.

Честно говоря, Кейт пугала перспектива в четырнадцать лет получить вверенную ее заботам шестилетнюю падчерицу, и она от души надеялась, что вдовствующая графиня продолжит заботиться о ребенке. Так было бы лучше всего, а Кейт вполне могла бы играть роль старшей сестры.

Она лежала, уставшая, в эту свою первую ночь в Раглане на мягкой с шикарным балдахином кровати и думала, что, может быть, жизнь в замке будет не так ужасна, как она себе представляла. Однако он по-прежнему казался ей символом ее неволи, этакой золоченой тюрьмой, возвышавшейся где-то на задворках мира, посреди дикой и опасной земли. Дел впереди предстояло немало: нужно было устроить свадьбу Мэтти, научиться управлять домом. Кейт надеялась с помощью вдовствующей графини стать хорошей хозяйкой. А со временем, даст Бог, появятся дети — Уильям уже начал интересоваться, не принесли ли плодов его ночные труды. Дни ее будут заняты, заполнены делами, и она была благодарна за это.

В последние дни я едва сдерживаю себя. Сердцем постоянно ощущаю обручальное кольцо, которое теперь ношу на цепочке на шее, спрятанное под одеждой. Наконец поступает долгожданное сообщение, что королева на следующий день утром отбывает в Элтам, а за этим следует распоряжение всем нам, ее слугам, быть готовым сопровождать ее величество.

И тут фортуна проявляет ко мне благосклонность. Мы с Джейн собирались сослаться на болезни и остаться под этим предлогом, но в этот самый день у меня вдруг так разболелся зуб, что все лицо буквально перекосило. Так что я с чистой совестью могу сказать королеве, что больна. Джейн тоже чувствует себя плохо: моей бедной подруге постоянно нездоровится, и все во внутренних покоях сходятся во мнении, что она слишком хрупкая и требует особого внимания. Так что, если Джейн попросит освободить ее от поездки из-за болезни, никто не удивится.

Мы вдвоем отправляемся к королеве и просим освободить нас от обязанности сопровождать ее завтра утром. У меня челюсть подвязана косынкой. Елизавета внимательно смотрит на нас своими пронзительными черными глазами, но заподозрить нас в обмане невозможно — мы обе выглядим неважно: у меня распухшее лицо, а у Джейн на щеках нездоровый румянец.

— Хорошо, — говорит королева, наверняка испытывая облегчение, оттого что на какое-то время будет избавлена от моего присутствия. — Я даю вам разрешение остаться. Мы скоро вернемся — через несколько дней.

«Нам этого вполне хватит!» — радостно думаю я.

Вернувшись в свою комнату, Джейн пишет записку Неду, сообщает, что он должен ждать нас на следующее утро. Теперь все готово, ждать осталось совсем немного.

После шумного отъезда королевы в сопровождении огромной свиты я остаюсь в одиночестве в ее покоях, дожидаюсь, когда все утихнет; мысли мои мечутся от нетерпения. То, что я собираюсь сделать, опасно и, возможно, безрассудно, но моя любовь к Неду сильнее страха перед королевой Елизаветой. Но страх все же переполняет меня, я опасаюсь, как бы наша тайна не оказалась раскрытой.

Раннее утро, самое начало восьмого, горничная зашнуровывает на мне то, что станет моим свадебным одеянием, — платье из черного бархата, с квадратным вырезом, в котором хорошо смотрится моя грудь; высокий корсет и широкая, пышная юбка; рукава, отделанные белым шелком; на шее — изящный рюш.

Я беру свой белый французский чепец с усыпанной драгоценными камнями золотой тесьмой и прикидываю, надевать ли его: невеста должна прийти на венчание с открытыми волосами — символом ее невинности, но я не хочу давать и самый малый повод для подозрений касательно моих сегодняшних целей, поэтому протягиваю чепец госпоже Ли, и она надевает его мне на голову. Я решила, что лучше не посвящать горничную в свои планы — чем меньше людей будут о них знать, тем лучше, а вторым свидетелем может стать сам священник, — и потому, когда она заканчивает мой туалет, отпускаю ее.

После церемонии я собираюсь одеваться, как и подобает жене, хотя и смогу делать это только в то короткое время, что буду наедине с Недом, — то время, о котором я столько лет мечтала. Открыв шкатулку, где хранятся драгоценности, я достаю головной убор собственного изобретения — треугольный кусок материи, который я сама подрубила, сложила и подколола булавками так, чтобы было похоже на чепец. Я буду носить его, чтобы показать, что я добродетельная замужняя женщина. Я кладу чепец в карман.