Обе женщины ахнули. На глазах Эмилии Скавры выступили слезы.

— Луций Корнелий, я жду ребенка от него! Я не могу с ним развестись!

— Ты знаешь, что можешь, — спокойно сказал диктатор. — Ты сможешь сделать все, что я тебе скажу. И я говорю тебе, что ты разведешься с Глабрионом немедленно.

Он хлопнул в ладоши. Появился секретарь по имени Флоскул с документом в руке. Сулла взял документ, кивком отпустил секретаря.

— Подойди сюда, девочка. Подпиши это.

Эмилия Скавра опять вскочила:

— Нет!

Далматика тоже встала.

— Сулла, ты несправедлив! — сказала она решительно. — Моя дочь не хочет разводиться с мужем.

И тут проявился монстр.

— Мне наплевать, чего хочет твоя дочь. Иди сюда, девочка! И подпиши.

— Нет! Я не подпишу, не подпишу!

Он покинул свое кресло так быстро, что женщины даже не успели заметить этого. Пальцы его правой руки клещами обхватили ее губы и буквально вздернули ее на ноги. Эмилия закричала от боли и заплакала навзрыд.

— Остановись, остановись! — кричала Далматика, стараясь оторвать его от дочери. — Пожалуйста, я прошу тебя! Отпусти ее! Она же беременна! Ты не можешь причинять ей боль!

Но пальцы сжимались сильнее и сильнее.

— Подпиши, — повторил он.

Эмилия не могла ответить, и ее мать тоже не в силах была проронить ни слова.

— Подпиши, — проговорил мягко Сулла. — Подпиши, или я убью тебя, девочка, убью без сожаления, как убивал легатов Карбона. Какое мне дело до того, что ты набита глабрионовым отродьем? Для меня было бы лучше, если бы ты его потеряла! Подпиши развод, Эмилия, или я отрежу твои груди и вырву из тебя матку!

Она подписала, продолжая кричать. Сулла отбросил ее от себя с презрением.

— Ну вот, так-то лучше, — заметил он, вытирая с руки ее слюну. — Впредь никогда меня не зли, Эмилия. Это неумно. А теперь ступайте обе.

Далматика прижала дочь к груди и впервые посмотрела на Суллу с ненавистью и отвращением. Он увидел этот взгляд, но, казалось, остался равнодушным и повернулся к ним спиной.

На своей половине Далматика осталась наедине с дочерью, впавшей в истерику. В груди ее бушевал гнев, с которым нужно было справиться. Понадобилось время, чтобы обе успокоились.

— Я слышала, что он может быть таким, но никогда не видела этого, — сказала Далматика, когда немного пришла в себя. — Ох, Эмилия, мне так жаль! Я попытаюсь отговорить его, как только смогу посмотреть на него без желания выцарапать ему глаза.

Но молодая женщина замахала рукой:

— Нет! Нет, мама, нет. Ты только сделаешь хуже.

— Что же мог натворить Глабрион, чтобы спровоцировать такое?

— Наверное, ляпнул что-то, чего не должен был говорить. Ты же знаешь, он не любит Суллу. Он все намекает мне, что Сулле слишком уж нравятся мужчины.

Далматика побледнела:

— Но это же полная чушь! О, Эмилия, как может Глабрион быть таким дураком? Ты знаешь, каковы мужчины! Если они не заслуживают обвинения в таком пороке, они могут повести себя, как сумасшедшие!

— Я не уверена, что обвинение незаслуженно, — возразила Эмилия Скавра, прикладывая к лицу холодное мокрое полотенце. Следы от пальцев отчима из пурпурно-красных сделались пурпурно-черными. — Я всегда думала, что в нем таится женщина.

— Дорогая моя девочка, я уже девять лет как замужем за Луцием Корнелием, — сказала Далматика, — и могу свидетельствовать, что подобное предположение — подлость.

— Хорошо, хорошо, думай, как хочешь! Мне все равно, кто он! Я просто его ненавижу. Отвратительный зверь!

— Я попытаюсь, когда успокоюсь. Я обещаю.

— Избавь себя от проявления его неудовольствия, мама. Он не передумает, — сказала Эмилия Скавра. — Я только беспокоюсь о ребенке. Для меня имеет значение только ребенок.

Далматика с болью в сердце посмотрела на дочь.

— Я могу сказать о себе то же самое.

Холодное мокрое полотенце упало на колени Эмилии Скавры.

— Мама! Ты тоже беременна?

— Да. Я долго не знала, но теперь уверена.

— Что ты будешь делать? Он знает?

— Не знает. И я не сделаю ничего, что спровоцирует его желание развестись со мной.

— Ты ведь слышала историю Элии.

— Кто же не слышал?

— Мама, это все меняет! Я буду вести себя хорошо, я буду вести себя хорошо! У него не должно быть никакого повода для развода с тобой!

— Тогда мы должны надеяться, — устало сказала Далматика, — что он поступит с твоим мужем менее сурово, чем с тобой.

— Он еще и не так поступит.

— Необязательно, — возразила жена, которая знала своего мужа. — Ты просто первая попала под руку. Очень часто он удовлетворяется первой жертвой. К тому времени, как Глабрион узнает, в чем дело, он может успокоиться достаточно, чтобы быть милосердным.

Если Сулла и недостаточно успокоился для милосердия, то, по крайней мере, уже выпустил самый страшный гнев на Глабриона за его неосторожные слова. А Глабрион оказался достаточно проницателен, чтобы понять: открытый бунт сделает ситуацию еще более опасной.

— В этом нет необходимости, Луций Корнелий, — сказал он. — Если я оскорбил тебя, я приложу все усилия, чтобы ликвидировать причину этого оскорбления. Уверяю, я ни за что не подверг бы опасности положение моей жены.

— Твоя бывшая жена вне опасности, — сказал Сулла, грустно улыбаясь. — Эмилия Скавра — она-то является членом моей семьи! — в полной безопасности. Но она не может оставаться женой человека, который критикует ее отчима и распространяет о нем лживые сплетни.

Глабрион облизал губы:

— Язык мой опережает разум.

— Он частенько это делает, как я слышал. Конечно, это касается только тебя. Но в будущем тебе уже не придется в подобных случаях считать себя особенным, поскольку ты-де принадлежишь к моей семье. Распуская язык, ты будешь отвечать за это наравне с другими. Я не осудил ни одного сенатора после первого списка. Но меня ничто не остановит вернуться к былым временам. Я оказал тебе честь, сделав тебя сенатором, хотя тебе не было еще тридцати лет. Я сделал это для многих молодых людей из высокородных семей с прославленными предками. На данный момент я оставлю тебя в Сенате и не вывешу твое имя на ростре. Буду ли я и впредь таким милосердным, зависит от тебя, Глабрион. Твой ребенок растет в животе сводной сестры моих детей, и это — единственная твоя защита. Когда он родится, я отошлю его тебе. А теперь, пожалуйста, уходи.

Глабрион молча вышел. Он не рассказал никому из своих близких друзей об истинной причине внезапного развода. Не объяснил он и причин, почему вдруг срочно покидает Рим и едет в свои поместья. Его брак с Эмилией Скаврой не имел для него большого значения, если говорить о чувствах. Она удовлетворяла его, не более: высокое рождение, приданое, все, что положено. С годами между ними могли бы возникнуть чувства. Теперь же этого не случится. Время от времени в нем мелькало сожаление, когда он думал о ней, — большей частью потому, что его ребенок никогда не узнает своей матери.