Массивная черная челюсть отвисла, но негр с невиданной ловкостью успел ее подхватить.

– Са-а-ар! Вот уже не думал, что в этих диких краях кто-то слыхал о нашем бродвейском шоу! Это же когда было, аж пятнадцать лет назад, са-а-ар. Для такого знатока, как вы, я бы сыграл и за доллар!..

Я подмигнул афроамериканцу и отправился за столик. Прозвучали знакомые аккорды. Музыкант, обладая невиданной чуткостью, запел именно в тот миг, когда я вручил & позаимствованный у бармена цветок – местную кустовую розу.

Нам тесен Божий мир.

Три измеренья – прах,

Спешим, отринув страх,

Искать судьбу

В иных мирах.

Прогресс вперед летит,

Эйнштейн нам ворожит,

Но мне милей мой старый дом

И ветхий быт…

– Твоей галантности хватит ненадолго, дядя Рич, – уверенно заявила &, кладя розу на скатерть. – Я не против, можешь орать на меня и дальше. Только никогда не говори о Прошлом. Его уже нет – ни у тебя, ни у меня.

– Что-то больно мудрено, – чуть подумав, рассудил я. – Но пусть будет по-твоему.

Вечен луч солнца,

Вечен блеск луны,

Зов любви к сердцу,

Вновь приход весны,

Верный муж-друг

Всегда вблизи жены

На склоне долгих лет…

– Через год мне будет восемнадцать, – немного помолчав, добавила та, которой я не смог выстрелить в затылок. – Я ни на что не намекаю, Рич. Могу уехать хоть завтра, могу остаться здесь, могу вернуться на «Текору». Я лишь хочу твердо знать, что живу с тобой в одном мире. Только сейчас я поняла, как это важно. Не отвечай! Ты все равно не скажешь ничего умного.

Она была права, и я промолчал. А песня все не кончалась.

Мой друг, запомни вновь —

Любовь всегда любовь

На сотни тысяч лет.

В любви законов новых нет —

Так создан свет.

Все также я, любя,

Твержу «люблю тебя»,

А ты молчишь в ответ.

Так было, есть и будет вновь —

Так создан свет.

На мертвеце была черная эсэсовская форма. Не та, что носилась в «реале», а бутафорская, из старых фильмов «про войну». Рукава закатаны, на желтых костях – обрывки истлевшей кожи, лицо-череп, неровные прореженные зубы. Зато мундир новенький, только что из костюмерной. Кобура на поясе, вычищенные до зеркального блеска сапоги.

– Oberleutnant? [62]– череп весело скалился. – Вы уже здесь? Это есть хорошо! Гут! Можете считать себя mobilisiert [63]с этот конкретный Zeit [64]!

– Пошел к черту, нацистский ублюдок! – отрубил Николай Александрович Гриневич 1957 года рождения, в иной же реальности – Родион Гравицкий, Ричард Грай или просто Рич.

Мертвец захохотал, взявшись за бока.

– Уже! Мы с вами Gewinn… Прибывайт на место. Verstehen Sie mich? Понимайт? Ха-ха! И теперь ваш долг, Oberleutnant, служить доблестный немецкий Райх!

Ряженое чучело выглядело настолько нелепо, что тот, кто стоял перед лицом Смерти, попытался улыбнуться. Тоже мне, «матка, курка, яйка»! А еще говорили: Ад!..

– Hölle, да – поняло его чучело. – Он и есть. А вы думайт, что Hölle – коридор с дверями? Ха-ха-ха! Коридор есть только Flur. Прихожая, verstehen Sie mich? Иллюзион, ja. А здесь самый настоящий Die Realität!.. Рье-аль-ност!

Мертвец щелкнул пальцами-костяшками, включая яркий солнечный день.

– Ап! Hölle… Ад – тоже есть ответвлений единый Мультиверс. Очьень смешно. Ха-ха!

Тот, кто был когда-то Ричардом Граем, невольно оглянулся.

…Высокая, выгоревшая от жары трава, синее, в легких перистых облаках небо. Степь. Колючая проволока.

Глубокий противотанковый ров.

Реальность…

– Там! – рука-кость метнулась в сторону проволоки. – Шталаг для Der russischen Kriegsgefangenen [65]. Вы, Oberleutnant, со своей Zonderkomanden шиссен комиссарен, коммунистен унд руссише швайнен. Понимайт? Шиссен? Пу-пу!..

Родившийся в 1957-м выпрямился, вскинул вверх подбородок:

– Сдохни, с-сука! У меня все предки воевали, половина не вернулась. Я Присягу 22 июня принимал, гадина!..

День потух. С небес плеснула тьма, закружила водоворотом, поднялась к самому горлу.

Черно…

– Ну, зачем же так, господин Гриневич? – на этот раз говоривший изъяснялся по-русски чисто, без малейшего акцента. – Воевали ваши предки, но не вы. И где была ваша Присяга в 1991-м? Но не это главное. Вы решили прожить еще одну жизнь в чужом Времени, вам это позволили, однако за все полагается плата. Иногда приходится давать простые ответы на простые вопросы. За кого вы, господин Гриневич? За нацистов? За большевиков? За Свободный мир? При жизни вы достаточно ловко уходили от ответа, но здесь требуется определенность. Такое Время, увы. Или – или. Не желаете служить в зондеркоманде? Тогда отправляйтесь за проволоку, к большевикам.

– За проволоку! – отрезал он.

Тьма негромко рассмеялась.

– Не пытайтесь лгать – хотя бы самому себе. За проволокой придется умирать, господин Гриневич. От голода, от пули, от побоев. Шталаг – и в самом деле Ад. Умрете – отправитесь в известный вам коридор, станете тенью, развоплотитесь. А потом снова сюда. И так до самого конца Вечности. Ради чего? Большевиков вы не любите, русских тоже. Вслух вы, конечно, говорите не про народ, а про режим Путина, про великодержавный шовинизм, но в душе… Ваш идеал – Российская Империя, где великороссы были только глиной. Именно они поддержали большевизм и до сих пор боготворят Сталина. Эти големы опасны для всего мира – и прежде всего для самих себя. Так чего их жалеть?

Тьму вновь сменил день. Горячее солнце, пожелтевшая трава, запах потревоженной земли.

Шталаг…

Ворота были открыты, оттуда неспешно выползала темно-зеленая колонна-змея. Конвой по бокам, приглушенный расстоянием собачий лай.

– Пора приступать, Oberleutnant! – мертвец-чучело громко клацнул острыми зубами. – Первая смена. Ха-ха!

Желтая, ни клочка кожи, кисть расстегнула кобуру.

– Держите!