Первая пуля пролетела над головами. Следующие чиркали по каскам, так как все моментально пригнулись. Сработал инстинкт самосохранения. Услышав их свист и стук о каски, поняли, что обнаружены. Но кем? Вокруг не было ничего такого, что бы предполагало нахождение вражеских солдат. Западня? Но, коль начали стрелять, то бой неизбежен. А, может быть, это просто «прочесывание» местности? Все замерли на дне окопа. Минуту, другую была тишина, потом рядом ухнула мина, и тут началось… пришлось отвечать. Костя быстро расставил всех по местам, оставив Тасю при себе. Немцы не жалели пуль, думая, что здесь целый батальон или рота на худой конец. Знали бы они, что их всего десять!

Ада предчувcтвовала приближение решительной минуты. Разгоряченная боем, она принимала вызов. Какая-то совершенно новая сила была теперь ее союзницей. Почему-то вдруг вспомнилось, как на Кубани в открытый фонарь кабины залетел ветерок и занес с собой солнечное тепло настоянное на аромате луговых трав, смешанный с терпким запахом горючего. Она повела ноздрями, словно опять захотела ощутить тот приятный запах, запах небесных побед. Тогда они сопровождали штурмовиков. Шли плотным строем, крыло к крылу. Небо казалось натертым ртутью. Оно переливалось, блестело и в некоторых местах слегка мутилось от зноя. А внизу, под крылом самолета проплывали белые кудрявые облака. Они клубились, и создавалось впечатление, что там только-только промчался лихой наездник, поднимая кверху шлейф известковой пыли. Почему ее тогда привлекли эти тугие, скрученные облака, она сама не могла себе объяснить. Но она чувствовала какую-то опасность, как будто вот-вот эта молочно-белая гряда вскипит, заклубится. В ней угадывалось что-то потаенное, скрытое до поры до времени. Гряда просто дышала опасностью. Ада это ощущала. Она насторожилась. Внимательно всматриваясь, вдруг заметила на фоне облаков нечеткие размытые, едва различимые силуэты самолетов. Начав уже делать боевой разворот, взвешивала и возможность приближения к противнику на дистанцию действенного огня, и вероятность самой быть атакованной, и наличие горючего в баках, и скорость. А самолеты противника, выныривая из облачного покрова, уже проступили черными крестами на притупленных плоскостях и вытянутых фюзеляжах. И стоило ей это увидеть, как тут же поднялась во всем ее естестве нарастающая, не знающая жалости, твердость, которая всегда предшествовала атаке. Это же самое она ощущала и сейчас, увидев недалеко от себя немца, пытающегося поймать ее в прицел. Собранность, точность и абсолютное хладнокровие. Она нажала на курок. Немец, согнувшись и хватаясь за ногу, спрыгнул в окоп и стал удаляться в сторону своих позиций.

– Русиш фрау! Русиш фрау! – удивленно кричал он, удаляясь. Он спешил сообщить своим солдатам, что перед ними – женщины!

Над бруствером противоположного окопа появилось несколько вражеских мундиров, с возвышающимися над ними железными касками. «Голову берегут, гады! Может, у них и жилеты еще есть? А? Нет жилетов?! Тогда мы их – в сердце!» – приговаривала Ада, стреляя и перебегая поближе к Тасе, куда направлялась эта резвая группа, – «Что вы знаете о бабьем бунте? О силе славянских баб?» И девушки с остервенением и удалым азартом отбивались от наседающих фашистов. С этой группой они справились, справедливо подозревая, что теперь от немцев отбоя не будет – на выстрелы подтянутся и другие.

Затянутое тучами небо не предвещало ничего хорошего. Словно погода очень хотела ко всем трудностям и невзгодам этой боевой операции, добавить еще свою «ложку дегтя». Самым противным, конечно, был дождь, когда водяная стена, низвергаясь на беззащитных женщин, вызывает самые неприятные ощущения, когда мокрая холодная одежда липнет к телу, вызывая дрожь и затрудняя движения; когда капли дождя заливают глаза и их без конца приходится зажмуривать и протирать, прерывая наблюдение. Люся подняла лицо навстречу дождинкам и прикрыла глаза. Холодная влага остужала разгоряченное боем лицо. Капли стекали, немного щекоча. Так нежно было их прикосновение, что ей показалось, будто это Геля прохладными ладонями гладит его. Нет! Это ей не показалось, это действительно его ладони! Он ласкал, он делился с ней своею силой, он поддерживал ее! И она почувствовала, как эта сила вливается в нее, наполняет энергией мышцы, а сердце и душу ненавистью. Она открыла глаза. Фрицы наседали. С той стороны, куда убежал, орущий: «Русские женщины! Русские женщины!» к ним спешил чуть ли не целый взвод.

– Взвод, рассредоточиться! – скомандовал Первых, – он преднамеренно скомандовал «взвод», чтобы обмануть немцев.

– Есть рассредоточиться! – отвечали рядовые, растекаясь по траншее, создавая видимость многочисленности.

Наступил момент, когда можно и нужно было попытаться спасти хоть кого-нибудь Первых принимает решение остаться на прикрытии, чтобы дать возможность остальным уйти по расщелине.

– Я останусь на прикрытии и со мной кто-то один – по желанию. Остальные уходите в сторону наших. Они уже идут сюда.

Раньше остальных, когда командир еще не договорил команду, вперед в одно мгновение вместе выступили Соня и Тася, за ними остальные. Взгляд, которым обменялись соперницы, короткий и непримиримый, был так наэлектризован, что мог бы испепелить любого, кто оказался бы в этот момент между ними. Они бросали в адрес друг друга такие обвинения, оскорбления и ругательства, от которых покраснел бы даже уличный хулиган. Но никто этому не удивлялся и никто это не осуждал. Понимали – это говорят страсть и нервы. Костя заставил их перестать кричать, и развел в разные стороны, не разрешая, подходить друг к другу. Он очень надеялся на то, что таким образом у них остынет кровь, не достигнув точки кипения. Когда страсти улеглись, он предложил посовещаться по поводу дальнейших действий. Командир, конечно, он и решение принимать ему, но он не хотел давить на бойцов, считая, что каждая из них имеет право высказать свое мнение – это, как предсмертное последнее желание. Он объяснил, что оставаться здесь всем не имеет смысла.

– Задание мы свое выполнили – отвлекли немцев на себя. Теперь нужно уходить – это приказ.

Они обе любили его – Тася и Соня, и спорили за право остаться с ним на прикрытии, быть с ним в последние минуты жизни и умереть вместе с ним. Костя отвел Тасю в сторону:

– Тася, прошу тебя, уходи. Мы не имеем права оба погибнуть, оставив нашего малыша сиротой. Ты должна жить. Ты расскажешь ему, каким был его отец. Уходи – это приказ, – и, чтобы успокоить, пообещал, – постараюсь и я выжить, не из таких переделок выходил живым. Он обнял ее, поцеловал долгим поцелуем, и, оторвавшись от губ, тихо, но с задором, как кричат на свадьбе, крикнул:

– Горько! Пусть это будет наш свадебный поцелуй. Ты же выйдешь за меня замуж? Да?!

– Да, – сглатывая слезы, прошептала Тася, – умоляю тебя, выживи, ради нашего сына, выживи!

– Со мной останется Кирилюк. Рядовая Кирилюк, занять позицию!

– Есть, товарищ командир, занять позицию! – торжественно отрапортовала она, как будто бы во дворце бракосочетаний давала клятву на вечную верность. А для нее это так и было.

Остальные уходили к расщелине.

– Подождем, пока подойдут ближе, потом стрелять будем, чтобы наверняка.