степенно переставляя ноги, скрытые длинными полами рясы, и оттого создавая впечатление, что он не идет, а плывет. Вот значит как. Я думал все же социолог будет, ну да и то правда. В этом обществе наука всегда будет уступать религии. Все, что не получается обосновать логикой и аргументировать фактами можно побить «искренней верой», не требующей доказательств.

Вероятно, троица продолжала давно начатый разговор. По крайней мере Титов продолжал какую-то фразу, начало которой я не слышал, при этом его совершенно не волновало, успевают ли за ним его соратники.

— Батогами, батогами таких учить. И не говорите мне про человеколюбие или христианское милосердие. Милосердие это мысли о большинстве. А если за ради интересов большинства нужно одного нерадивого казачка покалечить, так то ништо, то допустимо.

Как бы с удивлением обнаружив меня в комнате Григорий остановился и спросил.

— Вот скажи мне, Максим, у тебя сколько сотрудников? Вот станешь ты ради всех своих людей жалеть одного единственного поваренка, который воровать вздумал, или проучишь его чтобы другим неповадно было?

Да что это за каша у тебя в голове, ну где связь между воришкой и всеми сотрудниками? Я еще раз восхитился тому, с какой заразительной энергией этот человек умеет говорить чепуху. Талантище!

— У меня недостаточно данных, чтобы однозначно ответить на твой вопрос. И может ты все же познакомишь нас с батюшкой, не вежливо как-то? — Как мне нравится смотреть на его лицо в те моменты, когда ему дают понять, что не он тут самый горький перец.

— Познакомлю. Не переживай. И набожность мне тут не разыгрывай, я знаю, что ты в храме последний раз когда был? Ан то та же, не был ты в храме. Ты же в, тьфу, прости Господи, в Ватикане католическом чаще бываешь, чем в православной церкви, вот и неча тебе мне пенять, что с батюшкой не знакомлю, не дорос еще, твое коммерчество, ты до батюшки.

— Буде, Григорий, буде тебе бушевать, может наш гость только на дороге к Богу, может он пока еще странник, обитель не обредший, плутает в потьмах. И наша задача свечу зажечь, мы для всякого, кто еще к Богу не пришел, маяком быть должны, светочем путеводным. — Говоря это священник поправлял сбившийся на бок от ходьбы большой желтый наперстный крест, висевший на цепи из крупных плоских звеньев, соединенных двойными мелкими кольцами.

Странно, мне казалось, кресты у священников золотые, а это очень тяжелый металл, как мог тяжелый крест съехать в сторону, разве что он лежит на поповском пузе. Но при взгляде на священника у меня ни то, что слово «пузо» на ум не приходило, даже несколько пренебрежительное «поп» об этом мужчине я бы не сказал. Пожилой, далеко за шестьдесят, седая ухоженная борода лопатой лежит на груди, серебряные волосы собраны в небрежный хвост и перевязаны каким-то обрывком черной веревочки, массивный нос, нависающий над тонкими, чуть синеватыми губами. Но главное глаза. Изумрудно зеленые, словно бы сверкающие, как будто за ними, в голове, включена громадная ярчайшая люстра. Именно такое глаза были бы в качестве иллюстрации помещены в Википедию к статье о пронзительных, светящихся, смеющихся глазах.

— Хочешь познакомиться? — Между тем продолжал священник. — Давай знакомиться, я Ираклий. Отец Ираклий. Иногда, в знак уважения, меня зовут Высокопреподобным, но это так, это суета, ты лучше зови меня просто Отец Ираклий.

— Максим, святой отец, давайте лучше за стол уже сядем, хлеб преломим, чарочку поднимем, тогда и назнакомимся и наговоримся. — В разговор вмешался Григорий. — Я знаю гость наш, Максим Александрович, сегодня не обедал, да и, кхм кхм, завтрак мне кажется у него был не так чтобы… — Титов замешкался в поисках слов.

— И то правда, коллеги, я признаться и сам сегодня и обед пропустил, и позавтракать не смог, все думал о вас, любезный Максим, я как узнал, что на последних сутках действия таблеток вас из дома увезли, так аж извелся весь, всю ночь не спал, все утро переживал, — излишне торопливо произнес доктор и первым направился к столу, отодвинул кресло на дальней от меня стороне и уселся на него. — Что тут у нас, Григорий Семенович, чем потчевать будешь?

На столе, чуть левее центра, стояли в ряд бутылки с виски, темным ромом, текилой. В серебряном кулере в кубиках льда бутылка водки. Интересно. Ведь наверняка эти люди не единожды вместе ужинали, значит они хорошо знают вкусы друг друга. Четыре вида крепкого алкоголя на четверых? Либо у них у всех разные вкусы, либо это опять таки простые понты, шоу даже в мелочах. Хотя нет, если бы меня хотели впечатлить, обязательно поставили бы ведерко с шампанским, непременно каким-нибудь Кристаллом или Дом Периньен.

Посреди стола стояла большая, литра на три, супница. Вокруг расположились рыбные и мясные нарезки, селедочница с искусно расположенными несколькими видами сельди под луковыми кольцами, сало, розетка с вероятно сально-чесночной мазанкой (значит в супнице будет борщ).

— Отец Ираклий, может все же останешься, поужинаем? — неожиданно спросил Григорий. — Наш социолог, Иван Сергеевич, что-то задерживается.

Ответ священника, с одной стороны, меня порадовал. Он подтвердил, что я способен просчитывать титовские шаги. Но одновременно, этот ответ меня крайне насторожил. Если поп сказал правду, а по нему было видно, что он уверен в своих словах, мое положение не совсем такое прочное, как я рассчитывал.

— Помилуй, Григорий, Великий Пост на дворе. Это вам, воинам, и то скрепя сердце, я позволяю скоромное вкушать, ибо вы на войне, вам силы требуются. А мне не престало. Моя битва она во мне, мое поле боя оно в молитвах за вас и за всех казачков. И мое оружие это чистота. Чистота и духа, и тела. Вот через шесть дней Светлое Воскресенье настанет, вот и разговеемся. Тем паче, вы же сейчас судьбу этого бусурмана решать станете, — святой отец небрежно кивнул в мою сторону, — а коли вы его убить порешаете, так я в этом и участвовать не стану, хотя и разубеждать вас не намерен. Я изначально был против, ну на кой ляд нам этот нехристь?

Священник повернулся ко мне. Его изумрудные глаза светились добром, пониманием, именно такими глазами смотрит отец на своего любимого сына.

— А ты, Максим, ты радуйся. Ты ведь либо на святое дело согласишься, в стан воинов небесных войдешь, кто не словом, но делом христианству поможет. Ну либо смерть в светлую седмицу примешь. Я за тебя в любом случае молиться буду. Мои мольбы они сильные, они Господу угодны, я знаю. Потому как бы оно