Пожалуй, в скором времени кто-то этим и займется, подумал Скиф. Кто-то – Сентябрь или Сингапур… Но не он! Он, как и обещано Пал Нилычем, пойдет в леса и степи Амм Хаммата… К розовеющим на южном горизонте хребтам, к городу Двадцати Башен… К Сийе!

Вспомнив о ней, он вспомнил и о золотых амм-хамматских рощах с загадочными куполами, о блеске огромных листьев, о деревьях с корой, словно девичья кожа, о запахе… Запах падда ассоциировался со смертельной опасностью, но, когда он выделывал свой лук, все было иначе… Да, иначе! Тогда слабый аромат бодрил, просветлял мысли, вливал энергию… Странно! Запахи от алой пачки, подброшенной Сарагосе, и от духов Ксении тоже казались слабыми, но отнюдь не бодрили. Почему? Он был уверен, что не ошибся и узнал этот сладковатый медвяный аромат, однако чего-то в нем не хватало. Быть может, высоких небес и яркого солнца Амм Хаммата?

Коридор-удав кончился, Скиф вышел на просторную площадку под причудливо изогнутым куполом. С одной стороны в нее впадал десяток тоннелей гостиничного комплекса, с другой вытягивались три цветные дорожки: сиреневая вела вниз, палевая и жемчужно-серая взмывали к городской кровле, к расположенному на километровой высоте шпилю Куу-Каппы. Площадь, украшенная фонтаном – три гончих птицы с полураспахнутыми крылами, – была безлюдной; лишь в дальнем ее конце, рядом с небольшим аппаратом обтекаемых форм, стоял человек. Скиф пригляделся, махнул рукой и зашагал к нему. Фонтан, бесшумно тянувший вверх три прозрачных стебля, осыпал его волосы водяной пылью.

– Вы все-таки пришли, дион Сингар! – В сумраке смуглое лицо серадди напомнило Скифу черты Джамаля. – Вы все-таки пришли! Я начал уже беспокоиться… Что, дионна Ксарин не захотела пить вина?

– Захотела. Только она оказалась крепче, чем мы рассчитывали, – буркнул Скиф и, покосившись на оживленную физиономию Чакары, добавил: – Давайте-ка без дионов, дружище. Вы – Чак, я – Сингар, и хватит. Серадди загадочно улыбнулся.

– Я – Чак, вне всякого сомнения… Но Сингар ли вы? Или только сновидение, пригрезившееся бедному Чаку?

– Дионна Ксарин – тоже сновидение? И ночь, которую вы провели с ней?

– Ночь… ах, эта ночь! – мечтательно протянул серадди. – Прошлой ночью, клянусь милостями Твалы, она показалась мне весьма и весьма вещественной! Вещественной, мой дорогой Сингар, но не совсем натуральной. Вы знаете, – он бросил любопытный взгляд на Скифа, – что у Ксарин фальшивые волосы? Свои, конечно, тоже есть… есть, да… Но совершенно невероятного оттенка!

Скиф, проклиная неосторожность клиентки, пожал плечами.

– Знаю. Мутация или странная игра природы… Ксарин, бедняжка, так стесняется!

– Ну, вспоминая прошлую ночь, я бы этого не сказал, – произнес серадди. Взгляд его вновь подернулся мечтательной поволокой, потом недвусмысленно скользнул по шевелюре Скифа.

– Мои волосы самые натуральные, Чак. Можете подергать. – Скиф наклонил голову.

Негромко рассмеявшись, Чакара коснулся кончиком пальца ноздри, украшенной голубыми жемчужинами, затем хлопнул по сиденью.

– В путь, мой друг! Что же касается волос… Твала-милостивец! В них ли проблема!

«А в чем?» – подумал Скиф, поудобней устраиваясь в мягком креслице. Сиденье, рассчитанное на изящных шардисцев, показалось ему тесноватым; впрочем, и весь аппаратик, напоминавший каноэ на четырех шаровых опорах, был миниатюрен, легок и невесом. Чакара, усевшийся впереди, вставил в прорезь свой серад-уул, поколдовал над крохотной панелькой управления, и каноэ послушно двинулось к сиреневой дорожке.

Вниз, вниз, вниз… Они мчались по плавно изгибавшемуся пандусу, пронизывали гигантские структуры Куу-Каппы, слабо мерцающие стены из орикаста, расцвеченные вязью шардисских иероглифов, пламеневших сотней ярких цветов на фоне сотен спокойных и блекловатых оттенков. Дорога то ныряла в тоннель, огибавший тихие и темные жилые пузыри, то вливалась в площадь, повисшую на стометровой высоте и окруженную феерическим блеском административных зданий, цилиндров и сфер, гантелеобразных конструкций, тороидов и вытянутых вверх огромных яиц. Здесь, несмотря на сияние и негасимые огни, тоже царила тишина – город спал, отдыхая перед завтрашним туром Большой Игры. Временами сиреневая змейка дороги внезапно вырывалась из плена коридоров и озерного разлива площадей, повисая в пространстве, среди светящихся колонн, поддерживавших другие такие же разноцветные ленты, пустые, молчаливые и безлюдные. Они пересекались, скрещивались, соединялись и распадались вновь, и легкий аппаратик летел меж ними невесомым призрачным мотыльком, стремящимся к лишь ему одному ведомой цели.

Вниз, вниз, вниз… Промелькнули и исчезли арочные своды, ведущие к многочисленным канилли нижних ярусов; откатились назад овальные зевы тоннелей, по которым можно было попасть к пляжам, причалам яхт и субмарин и на внешнюю галерею, обнимавшую гигантский конус города. Дорожка резко свернула, потекла в широкой трубе, пересекавшей Куу-Каппу с запада на восток. Стенки трубы были прозрачными, и взгляд Скифа бездумно скользил по бесчисленным залам и зальцам ресторанчиков, кафе и баров, по пустым креслам и столикам, похожим на два соединенных серединками серпа, по чуть заметно колыхавшимся воздушным занавесям, полускрывавшим то плавную дугу театрального подиума, то танцевальную арену,"то кольцевой прилавок магазинчика, заполненный высокогорлыми кувшинами, статуэтками, вазами и прочей дребеденью, соблазнительной для туристов всех миров и во все времена.

Прозрачный тоннель окончился, и каноэ устремилось к внешним городским вратам. Врат, впрочем, как таковых не было; была эллипсоидальная арка, в которую, казалось, мог проплыть авианосец. Каноэ скользнуло в нее, словно сардинка в пасть кашалота, и над Скифом распростерлись темные небеса. На востоке уже разгоралось неяркое зарево – восходила Первая Луна.

– Храм Твалы – на прибрежной косе, – нарушил молчание Чак, повернув голову. – Древний храм, еще из камня… Он старше Куу-Каппы в десять раз… или в двадцать, кто знает? Возможно, даже в Приполярных краях и на Пологих перевалах слышали о нем?

– Возможно, – произнес Скиф. Намеки серадди делались все откровенней, и он с неохотой ощупал ребристую рукоять лазера, торчавшую под рубахой. Впрочем, ему не понадобилось бы оружие, если б любопытство и проницательность Чакары перешли допустимый предел: один удар, по шее или в висок, и труп можно спускать в море. Но делать этого Скифу совсем не хотелось.

Дорога теперь была не сиреневой, а серой – редкий случай для Шардиса, где предпочитали ласкающие взгляд цвета. Она тянулась по каменному гребню, выступавшему из вод морских хребтом задремавшего на дне исполинского ихтиозавра; первозданная скала, первый природный камень, который Скиф увидел в этих краях. Впереди гребень расширялся, образуя площадку, окаймленную невысокими, сглаженными временем и ветрами утесами. Дюжина цилиндрических светильников бросала скупые блики на пористую бурую поверхность скал, на выложенный базальтовой плиткой пол. Кровля в этом странном святилище отсутствовала, а стены заменяли омытые водами да опаленные солнцем валуны.