– Еврей.

– Какая разница! Это ведь малыш. Пожалуйста…

В дверь гостиной стучат, и мама поднимает палец к губам, призывая меня к молчанию. Я закрываю рот, и в комнату просовывается голова Веры.

– Пришел Томас, спрашивает фройляйн Герту, – объявляет она.

Я выдыхаю, сбрасывая накопившееся напряжение.

– Вера, скажи ему, что я уже иду, – умудряюсь спокойно произнести я. – Спасибо.

Мама спрашивает Веру еще о чем-то, та отвечает, но я уже не слушаю их. Думаю о своем малыше, о еврейском сиротском приюте, стараюсь не заплакать. Некоторое время я сижу, собираясь с силами, чтобы спуститься в прихожую.

Едва увидев меня, Томас расцветает улыбкой:

– Чем бы ты хотела заняться сегодня, милая? Может быть, погуляем? Ты все взаперти да взаперти, надо же иногда и на солнышко выходить, а то станешь бледной и вялой, как некоторые. А ты нужна мне не такой, ты нужна мне бодрой и энергичной, как прежде.

– Ладно, идем, – говорю я и надеваю уличные туфли.

Я стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно и размеренно, но внутри у меня все кипит. Никогда и никого я не ненавидела так сильно.

– Это все он, – тихо добавляет Томас, – паразит в твоем теле, высасывает из тебя силы.

– Хватит! – Мое терпение лопается. – Я абсолютно здорова, Томас. Просто моя мать только что сообщила мне, что будет с моим ребенком, когда он родится. Как она ловко продала его в еврейский приют в Берлине…

– Тсс, хочешь, чтобы горничная услышала? – Он подносит к моим губам палец.

Ударом ладони я отбрасываю его и решительно выхожу на улицу первой.

– Я всегда восхищался твоим темпераментом, – смеется он, нагоняя меня, и, решительно взяв под руку, ведет по Фрицшештрассе. – У меня есть для тебя хорошая новость.

– Вот как?

Сердце забилось сильнее. Я смотрю на Томаса. А вдруг он передумал?

– Назначена дата свадьбы! Свидетельство о чистоте расы получено, так что мы можем пожениться хоть сейчас. Твой отец хочет, чтобы это произошло как можно скорее и, понятное дело, по-тихому. Без всяких скандалов. Что скажешь, если это случится в субботу, через две недели?

Ах ты, мерзавец! Значит, все решения остаются в силе, и никакой отсрочки, никакой передышки от человека, за которого вынуждена выйти замуж, я не получу.

– Ты и правда хочешь взять меня вот такой? – Наверняка ведь он потащит меня в постель сразу после свадьбы.

Но он, скривив рот, смеется:

– Я, конечно, предпочел бы жениться на тебе не в таком состоянии, но ради твоего отца чего не сделаешь. И вообще, – добавляет он, пожирая меня глазами, – я уже давно жду, когда ты целиком станешь моей.

– Но… где мы будем жить? Мы же ничего не подобрали.

– А-а… Это.

Мы сворачиваем на Берггартенштрассе. День выдался такой красивый. Ярко светит солнце, пахнет жасмином. Я делаю глубокий вдох. Когда раньше, еще до того, как мы вышли из дому, у меня закончилось терпение, ощущение было такое, как будто в груди вспыхнула спичка, и вот теперь от нее разгорелся целый костер. Пора мне опять становиться хозяйкой положения.

– Твои родители были так любезны, что предложили мне пожить у вас, – сообщает Томас, – до тех пор, пока мы себе что-нибудь не подыщем. У вас в доме все равно полно места. А квартиру начнем искать в августе, после того как… Времени нам хватит, я ведь ухожу в армию только в сентябре.

– А до тех пор? – спрашиваю я. – Похоже, вы все уже распланировали, не поставив меня даже в известность. Мне остается только съездить в Берлин, родить там и передать ребенка чужим людям. А потом вернуться и изображать счастливый брак с тобой. Нет, Томас, не выйдет. Я так не хочу.

Услышав мой новый тон, Томас вздрагивает:

– Вообще-то, у тебя просто нет выбора, Хетти. Разве ты еще не поняла? Ты поставила на карту репутацию отца и его карьеру. Ты сама едва избежала риска оказаться в концлагере. И во всем этом виновата… виноват тот грязный еврей, а уж никак не я. Я в данном случае спаситель. Я спасаю тебя просто по доброте душевной. Выручаю старого, испытанного друга. А когда вся эта история благополучно завершится и ты вновь станешь самой собой, мы все за будем и начнем новую счастливую жизнь. Как муж и жена.

Жар в груди нарастает, разливаясь по всему телу. Кровь бурлит от ненависти, которую я сдерживала долгие недели.

– Это ты – спаситель? Ты поступаешь по доброте душевной? Не обманывай себя, Томас. Тебе это выгодно. Надо только избавиться от маленькой проблемки – и ты получишь то, о чем давно мечтал. Меня. Но что, если я не соглашусь следовать твоим планам? Что, если я скажу нет? – Я встаю посреди улицы как вкопанная. Каждая клеточка моего тела противится насилию надо мной. – Я не такая, как ты, Томас. И это не «грязный еврей» виноват в том, что я беременна. Он никогда ни к чему меня не принуждал. Мы с ним любили друг друга. И я по своей воле отдала ему всю себя, потому что любила. Потому что он прекрасный, добрый человек. Евреи вообще такие же люди, как все остальные. И это все ложь про них. Якобы они хотят захватить мир. Если кто и хочет захватить мир, так это ваш Гитлер!

– Замолчи!

– Нет, я не замолчу! Раз в жизни я скажу тебе всю правду…

Томас хватает меня за запястья, стискивает их. Трясет. Но я уже не могу остановиться.

– Да, да! Послушай правду. Это Гитлер – зло, это он лжет, он всех обманывает. Никакой расы господ не существует, врожденного превосходства тоже. Мы все одинаковые – евреи и неевреи, арийцы и африканцы. Мы все люди…

– Заткнись, тебе говорят! – Томас встряхивает меня изо всей силы. – Как ты смеешь!

– Я оставлю этого ребенка себе! – воплю я во весь голос. – Только через мой труп его у меня отнимут!

Томас так дергает меня за запястья, что я вскрикиваю от боли.

– Хватит! – командует он, не выпуская моих рук.

Я хватаю ртом воздух, по щекам катятся слезы.

– Ты покончила с этим маленьким драматическим выплеском?

Силы у меня на исходе, он чувствует это и отпускает мои руки. Мы стоим, глядя в глаза друг другу. И вдруг его рот вздрагивает от смеха. Сначала слегка, но скоро он уже хохочет во все горло. Потом неожиданно перестает, подается ко мне, хватает меня за талию и наклоняется так, что его лицо нависает над моим.

– Хетти, – говорит он пронзительным голосом, – этот разговор мы не будем вспоминать никогда. Но ты должна помнить о том, кто ты такая и что сделала. У тебя нет выбора. Я твоя единственная надежда. И не волнуйся: я тебя пальцем не трону, покуда эта тварь не вылезет из твоего живота. Сама мысль об этом для меня отвратительна. Я лучше подожду. Я уже привык ждать. А когда ты будешь готова, я очищу тебя, и душой, и телом, и ты будешь вся моя, целиком и полностью.