Анна Порфирьевна порывисто вздохнула.

– Коли ты себя не жалеешь, чего же мне за себя-то бояться? Жизни-то, может, года два осталось, не больше… У меня, Лизанька, в кладовой спрячь все. Там ещё надежнее будет. А вот тебе и ключ от нее. Никому я, кроме Анфисы, этого ключа не доверяла… Словно знала, что опять пригодится.

Они улыбнулись друг другу светлыми улыбками.

– А коли впрямь тебя сошлют, помни: недолго тебе там в одиночестве оставаться. Где ты, там и я буду. Помирать-то не все ли равно где?

Губы Лизы дрогнули. Но, не найдя слов, она склонилась перед свекровью и опять горячо поцеловала её руки.

Лиза выходила, когда свекровь окликнула ее.

– А денег много дала?

– Мало, маменька, пока… Боюсь Николая…

– То-то!.. Сохрани Бог, если домекнется!.. Он из-за денег не то что на тебя, на меня донести способен…

– А все-таки я беру из капитала. Нужны большие средства. На днях ещё обещала выдать… Если муж узнает, что трачу, вы как-нибудь выручите меня.

– Хорошо… хорошо!.. Я подумаю…

Лиза две недели подряд ездила в Москву ежедневно. За это время ей пришлось видеться с Бессоновой, Феклой Андреевной, Наташей и Кувшиновой. И её поражала в этих женщинах, даже больше чем в Фекле Андреевне, очевидно, знавшей себе цену, та безграничная простота и скромность, с какой они делали свое опасное дело: с той же готовностью, даже скорее с радостью, с какой «дамы» берут поручения сбегать в пассаж.

Лиза с волнением ждала посещёния Бессоновой.

Тоненькая, белокурая, с плоской, как у девочки, грудью, с светлой улыбкой и детским голоском, сидя за чайным столом в будуаре Лизы, Надежда Николаевна откровенно рассказывала о себе, как она безмятежно росла в доме матери-вдовы, на берегах суровой Лены, в Якутской области. Как поэтично было её детство в маленьком городке, у подножия горного хребта, с возвышавшейся вдали таинственной сопкой!.. Как любила она шум тайги наверху, на горе! Сколько радостей дала ей эта тайга с своей мрачной красой, синей тенью, прохладой, ягодами! Как хорошо было купаться в быстротечной, студеной реке и бороться с её страшным течением!.. Много хороших людей видела она с юных лет. Через городок ехали партии политических ссыльных. Некоторые оставались там, женились, старились, окруженные традиционным почетом, который сибиряки питают к ссыльным. В сфере этих интересов она росла. ещё девочкой она дала себе слово жить для одной этой цели… Она молила судьбу о подвиге…

– Вы замужем? У вас дети?

Лицо Бессоновой затуманилось на мгновение.

– Да, бывают печальные ошибки. Такие, как я, не созданы для нормальной семейной жизни. Какая, в сущности, я жена? Ха! Ха!.. Когда я по целым дням пропадаю из дома? И только такой ангел, как мой муж, может это выносить без ропота. Но я обожаю детей… Знаете? Иногда бегаешь, бегаешь целый день… С утра уйдешь по делу, вернешься только к ночи, когда крошки спят. И, Боже мой! Какое это блаженство – войти на цыпочках в их комнатку, сесть у постелей и смотреть на этих ангелов! Они спят так безмятежно… А я думаю: может быть, завтра я не увижу их больше… И слезы так и бегут. А потом засмеюсь… «Глупая! – говорю себе. – Ведь я ещё с ними… Разве это не счастье?..»

Лиза с бьющимся сердцем глядела на эту маленькую женщину, казавшуюся девочкой пятнадцати лет.

– Ваш муж был ссыльным?

– Да Я его полюбила, как героя… Как олицетворение моей юной мечты… И «герой» заслонил для меня человека Усталого, надорванного, больного, которому нужно было счастье… И покой прежде всего!.. Ведь он так заработался, так исстрадался потом в одиночном заключении! Он ехал в Среднеколымск, в ссылку. Я сказала матери, что еду за ним. Что было слез! (.Она вздохнула.) Я была у неё единственным ребенком. Но… дети жестоки… Видно, жизнь такова!

– Когда же вы вернулись сюда?

– Недавно… Я ехала беременная, с двухлетним ребенком…

– Неужели?!! Я не могу себе представить!

– Отчего? – звонко спросила Бессонова. – Мы ехали на собаках, на лошадях, пароходом, потом по железной дороге… Четыре месяца ехали…

– Какой ужас!

– Нет! Что вы? Это было чудесно! Такая масса впечатлений!.. Россия была для меня… ну, как вам объяснить? Землей обетованной. Ха! Ха!.. Я рвалась видеть людей и работать… Я готова была перенести всякие лишения, чтобы найти то, о чем мечтала ещё ребенком…

– И вы нашли? – трепетным звуком сорвалось у Лизы.

– Нашла!..

– Счастливица!..

– Да, я счастлива теперь!.. И чем бы ни кончилась моя жизнь, я благословлю судьбу за все, за все!

Горло Лизы сжалось от истерического спазма. Она быстро встала, отошла к окну и стояла там, стараясь совладать с собой.

Бессонова пришла, чтобы взять у неё огромный сверток. Лиза завернула его в шерстяную материю.

– Зачем? – удивилась Бессонова.

– Не так заметно будет… Ведь вы знаете, чем рискуете?

– Ах! Я привыкла!.. Ха! Ха!.. Я никогда не думаю о том, что меня ждет!.. Если думать начнешь, все пропало… – Тоненькие брови её сдвинулись, и тень задумчивости согнала с лица её милую улыбку. – От судьбы не уйдешь, Лизавета Филипповна… Двух смертей не бывать, одной не миновать! И чем было б лучше, если б я умерла в своей собственной постели от рака или чахотки? Вон у меня тетя молоденькая погибла. Я ещё ребенком была, но и сейчас помню, как негодовала я на Бога! Я так молилась! Так верила в исцеление! А ей делалось все хуже… А как она жить хотела! Бедная тетечка! Какое это было ужасное зрелище – это медленное разрушение молодого организма! За что?.. Бессмысленно и жестоко… – Она помолчала с мгновение. – Тут, по крайней мере, умирая, я буду знать, за что…

– Да, конечно… От судьбы не уйдешь…

Лиза сидела, склонившись, положив ногу на ногу, захватив колени руками, и задумчиво глядела перед собой.

«Какая красота! – думала Бессонова. – Даже смотреть на неё наслаждение!»

«Нет, мне не дорасти до этой цельности! – говорила себе Лиза. – Не довоспитаться никогда!.. И напрасно Стёпушка на меня надежды возлагает. Перед такими, как Бессонова, я всегда останусь ничтожеством… Такими родятся…»

Бессонова с аппетитом грызла ванилевый сухарик мелкими зубками и грациозно, как кошечка, макала его в чашку чая. Она была хорошенькая, в сущности. Надо было только приглядеться к её мелким чертам, казавшимся бесцветными. её главное очарование было в её звонком голосе и светлой улыбке. Она просто рассказывала Лизе, как любит она жизнь, как интересуется вообще людьми. Как хотелось бы ей побывать за границей!.. Она обожает искусство, оперу, Художественный театр…

– Николай Федорыч его отрицает, как всю «буржуазную культуру» вообще, – сорвалось как-то невольно у Лизы.

Бессонова расхохоталась и замахала маленькими детскими ручками.