Он вылез из «Бронко» и пошел по потрескавшейся дорожке к опрятному белому дому. Личные чувства побоку.

Он полицейский и должен действовать как полицейский, а не как местная знаменитость, любимый сын или старый друг.

Дверь ему открыла Рут Хауэр с кухонным полотенцем в руках, пожилая женщина с расплывшейся от многочисленных родов фигурой, с морщинистым, обветренным от работы в поле лицом. Прядки седых волос, выбившиеся из тугого пучка, слегка вились вокруг узкой оборки крахмального белого чепца, щеки раскраснелись от жара дровяной плиты, на которой что-то варилось. Она смотрела на Дэна с опаской и недовольством, будто перед нею на крыльце вдруг возник сто лет не объявлявшийся недотепа-родственник. Из кухоньки доносился теплый запах свежеиспеченного хлеба. У Дэна заурчало в животе.

— Доброе утро, Рут. Аарон дома?

— Я думать, он есть ф мастерская, Дэн Яансен, — отвечала она, коверкая слова так и не ставшей для нее родной английской речи. — Что-либо происходить?

Дэн надеялся, что нет. Надеялся всем сердцем. Он улыбнулся, чтобы успокоить старушку.

— Просто мне надо задать ему пару вопросов. Он оставил Рут в кухне и пошел через двор к сараю, приспособленному под столярную мастерскую. Ее можно было найти с закрытыми глазами по запаху свежих стружек, мастики и воска. Вдоль всей стены тянулся верстак с аккуратно, по линеечке развешанными над ним инструментами. Ящики с инструментами стояли и под верстаком. Начатая работа была составлена у ближней к верстаку стены: круглый дубовый обеденный стол, высокий шифоньер, несколько шкафчиков. У дальней стены ждали заказчиков готовые изделия. Все на месте, нет только мастера. Аарона нет.

— Он уже ушел.

Дэн поднял взгляд от стола. В дверях стоял Сэмюэл Хауэр, одетый, как и все общинники, в просторные черные штаны с подтяжками и синюю рабочую рубаху.На голове красовалась соломенная шляпа без полей, что-то вроде домашнего варианта фески. В этой шляпе Сэмюэл доил коров. Дэн выпрямился, подошел к стоящему рядом со столом шифоньеру на полметра выше себя и основательному, как столетний дуб, небрежно провел рукой по гладкому деревянному боку, будто то был бок лошади, в красоте и статях которой он не сомневался. Старик Сэмюэл вошел в мастерскую. Как и у жены, и у всех пожилых членов общины, его лицо бороздили глубокие морщины, отмечая прожитые годы подобно кольцам на стволе дерева. Жизнь, посвященная богу, не баловала амманитов.

— Я задал ему ваши вопросы, Дэн Янсен. Он не хочет иметь ничего общего с вашим английским правосудием.

— Но это не помешает мне делать мое дело, Сэмюэл. В глазах старого Хауэра промелькнуло нечто похожее на раздражение. Он провел по лицу заскорузлой, морщинистой рукой и проворчал что-то по-немецки.

— Он перенес такие муки. Неужели вы не можете оставить его в покое?

— Нет, — отрезал Дэн. — Как бы ни хотелось Аарону думать иначе, мы живем в одном мире, в одном округе. И правосудие тоже для всех одно. Где он сегодня?

— Не знаю, — печально ответил старик. В последнее время он слишком многого не знал об Аароне. Сын казался таким озлобленным, таким напряженным, будто какая-то пружина у него внутри сжималась все туже и туже. Горе утраты не ослабевало со временем, а только жгло и мучило его сильнее с каждым днем, и Сэмюэл часто не мог уснуть ночи напролет, со страхом думая, до чего может довести такая скорбь.

— Он ушел, не сказавшись, — объяснил он. — Может, к Зооку. Или к той англичанке.

Потом подошел ближе к шифоньеру, любовно погладил дверцу, будто желая дотянуться до сына через созданную им вещь.

— Он делает красивую мебель, правда? — пробормотал он, машинально ощупывая замок, затем взялся за круглую дверную ручку, потянул на себя, и, когда дверь распахнулась, к его ногам упала мертвая женщина с длинными белокурыми волосами.

…Элизабет стояла не двигаясь, словно приросла к месту, загипнотизированная выражением лица Аарона, как кролик перед удавом. Они оба все поняли: она знала, и он знал, что она знает. И теперь за это он убьет ее.

— Он похвалялся передо мной, как много туристов будет привлекать его гостиница, — негромко говорил Аарон, — как он перегородит реку дамбой и затопит долину, чтобы устроить лодочную станцию для туристов. Там похоронены Анна и Джемма. И Сири, моя милая Сири. Англичане убили их, а он еще хотел утопить их. — Он покачал головой, не отводя от Элизабет непреклонного взгляда. — Он был плохой человек. Я только исполнил волю господа.

Он не собирался убивать Джарвиса, просто пришел к реке, чтобы в тишине побыть с теми, кого любил и любит. У рабочих в «Тихой заводи» уже закончилась смена, и на стройке оставался один Джарвис. Он стоял на холме и глазел на него, нагло нарушая его уединение, да еще орал что-то. Он и не собирался лишать человека жизни. Убийство противоречило всему, во что он верил с детства. Но там, у реки, боль и ярость захлестнули его, как ядовитая кислота, выжгли все мысли, лишили его рассудка. Пальцы сами нащупали в кармане нож, тот нож, которым он вырезал из дерева птичек для Анны и Джеммы и срезал полевые цветы на могилу Сири.

После его мучила совесть, но, пока он беспомощно стоял на коленях в грязи рядом с трупом, пришел ответ, как озарение, как теплый, умиротворяющий солнечный свет. То был промысел божий, часть божьего плана. Бог избрал его и направил его руку.

Он спокойно засунул Джарвиса в автомобиль, чтобы зловоние смерти не портило чистого вечернего воздуха, спустился к реке, вымыл руки и тщательно оттер от крови нож. Он содержал инструменты в том же строгом порядке, что и свою жизнь. Потом просто долго стоял и смотрел на реку. Чудесное место, такое мирное. Прекрасное творение господне. Негоже человеку осквернять такую красоту. Домой вернулся кружным путем через рощу Хадсона: мать просила поискать корень женьшеня.

Мысль Элизабет лихорадочно работала. Надо выбраться из дома, но Аарон загораживает выход. Ей не хватит проворства пробежать мимо, а если и удастся, потом он все равно ее настигнет. Она медленно отступила назад, к столовой, заметив, что Аарон потянулся за длинным, блестящим стальным напильником.

— Мои братья по вере — божьи люди, — отсутствующим голосом произнес он. — Господь сподобил меня защитить народ его от слуг сатаны, которые хотят повести нас по пути греха.

Как та туристка, что вчера забрела к нему в мастерскую. Порочная тварь. Windfliegel. Шлюха. Пыталась соблазнить его, предложила ему себя. Английская блудница, желавшая позабавиться с наивным дикарем. Она дотронулась до него через брюки, и его плоть возбудилась, но сам он понимал, что это — еще одно испытание. Как Элизабет.

— Я думала, мы друзья, Аарон, — сказала Элизабет, пытаясь выиграть время. Мелькнула отчаянная надежда: вдруг удастся убедить его словами? Аарон взял напильник из ящика, и она безжалостно подавила желание метнуться в сторону. Тяни, тяни время. Не спеши. Еще шажок назад.

Аарон шевельнул бровью, и один уголок его губ поднялся в неловкой улыбке, которая когда-то так тронула ее.