Солмир скосил на нее глаза, полные недоумения.

– Ты о чем?

Тени ее раздери, он таки вынудит ее сказать это вслух. Нив подтянула к себе колени, опустила на них согнутые руки и уткнулась ртом в рукава, заглушая слова.

– Пусть нож держала Рэд, причиной его смерти был ты. А я все равно сижу и думаю, как тебя спасти.

Он не шелохнулся и какое-то время молчал. Потом тихо заговорил:

– Разве это не подтверждение того, что ты хорошая? Желание помогать тем, кто этого не заслужил. – Пауза. – Сострадание к монстрам.

Хотелось бы ей видеть все однозначным и черно-белым. Насколько проще было бы признать себя плохой, чем путаться в оттенках серого и не понимать, что есть справедливость – желание спасти человека, не заслужившего этого, или поиск отмщения за незаслуженную смерть. Героизм, злодейство и все лежащее между ними искажалось, будто становясь гранями призмы, меняющей облик в зависимости от того, каким углом ее повернешь.

Будь она действительно хорошей, может, у нее получилось бы вобрать души Королей и не дать им взять верх. Контролировать их силу и удерживать их внутри. Будь она плохой, это было бы очевидно безнадежной затеей.

Но Нив была чем-то средним. Чем-то человеческим. И никакой уверенности это не несло.

– Я не знаю, – сказала она, закрывая глаза. – Я не знаю.

Немного выждав, Солмир опустил руку на пол между ними, ладонью вверх. Нив сплела свои пальцы с его. Там, где их кожа соприкоснулась, загудела магия, но Нив ее не отпускала, а он не впускал. Решения еще не были приняты.

Стены их костяной-и-каменной тюрьмы сотряслись с глухим рокотом. Крошечные косточки на полу с перестуком запрыгали.

– Нив, – прошептал Солмир, когда дрожь утихла, – пусть это буду я.

Она сжимала его руку так, что у нее побелели костяшки.

– А ты сможешь?

Оба понимали, что она имеет в виду, что кроется за этим вопросом. Сможет ли он вобрать в себя души всех Королей и не раствориться в них? Не обернется ли он чем-то кошмарным и подвластным им, сводя все прежние усилия на нет?

Пальцы Солмира в ее руке дрогнули.

– Я могу попробовать, – сказал он наконец. – Ради тебя я могу попробовать.

Ради нее.

Это должно было подарить облегчение. Но у Нив засаднило в горле.

– Думаешь, я могу так легко стать причастной к твоей смерти?

Тишина. Потом Солмир прошипел проклятие, длинное и грубое. Бросил ее руку, встал и отступил на шаг, прочесывая пальцами длинные волосы. Мазнул кровью по виску, ставшему от этого темным.

– Я надеялся, что тебе будет трудно. – Он обернулся, оскалив зубы, в глазах мелькнул холодный синий блеск. – Будь я проклят, Нивира, я надеялся, что тебе будет нелегко. И это сильнее всего прочего, решительно и однозначно делает меня злодеем. Я заслуживаю участи сосуда, как заслуживаю и того, чтобы ты меня убила.

Она ничего не сказала. Нечего было говорить. Нив просто сидела, прижав колени к груди и чувствуя вместо сердца зияющую дыру.

Потом встала, испустив почти столь же впечатляющее проклятие, как и Солмир, и потянулась к нему. Он схватил ее за предплечье, через рукав, чтобы не касаться кожи – словно разгадал ее замысел.

– Ты не отдашь мне силу, Нивира, не смей даже думать об этом.

– Я не собираюсь, идиот. – Признание обжигало, и потому вырвалось почти рычанием. – Не каждый поцелуй должен быть из-за магии.

И, когда от удивления он открыл рот, Нив на него обрушилась.

Без намека на нежность, без намека на мягкость, они столкнулись так же неотвратимо, как звезды с пересекшимися орбитами – сливаясь то ли в новое солнце, то ли в выжженную пустоту. Это была нужда, чистейшее, жадное желание, продиктованное пониманием того, что другого раза не будет.

Его удивление длилось лишь миг.

– Будь я проклят, – пробормотал он ей в рот и запустил руки в ее волосы, притягивая Нив к себе, насколько возможно.

Она мазнула по его губам зубами, ощутила привкус меди; он зарычал ей прямо в горло и прижался сильнее, толкая ее спиной на сложенную из ребер стену и заводя ей колено между ногами, так что ее до самого нутра прожгло яркой молнией.

Солмир был на вкус как холод. Нив не понимала, как это возможно, но он был на вкус как пустота между заснеженными елями. Как свежий воздух, который хотелось проглотить. Он сгреб ее одной рукой за бедро и подсадил себе на ногу, так что они прижались друг к другу всем телом; второй рукой стянул с ее плеч свой плащ. Оскалил зубы, даже не прерывая их грубый поцелуй, вскинул обе руки, запустил их ей в волосы и запрокинул голову Нив – ртом к ее шее, языком по ключице. Все между ними было острым, даже это.

От одежды, рваной и запятнанной кровью, они избавились быстро. Солмир пнул в сторону кости, прежде чем опустить Нив на спину, и припал губами к ее горлу, к плечу, и ниже. Даже делая все спешно и отчаянно, он мягко придерживал рукой ее голову, напрягая мышцы, чтобы ей было удобно.

Потом на несколько мгновений отстранился, глядя на нее синими глазами в карие – среди серого ничто. Напоминая об их душах. Нив некому было молиться, но она все равно взывала к пустоте в мучительной надежде на то, что ему хватит сил сохранить свою до самого конца. Думать о котором она по-прежнему не могла.

– Я люблю тебя, – сказал Солмир, словно злясь на это, словно бросая ей под ноги перчатку. Он яростно прижался губами к ее горлу. – Не смей отвечать тем же.

И она не стала.

Путь через море должен был занять три дня. Но из-за странных волн и яростного ветра они преодолели его меньше чем за два.

Нилс не знал, что и думать об этих блуждающих волнах, бивших достаточно сильно, чтобы раскачивать корабль, но ни разу не угрожавших его опрокинуть.

– Ничего подобного никогда не видал, – сказал он и покачал головой, подтравливая канаты. – И ни одна даже не сбила нас с курса.

– К счастью, – пробубнил Эммон.

У них с седым капитаном быстро сложилась своеобразная дружба, потому что морская болезнь Эммона – все еще ощутимая, хотя и не столь сильная, – вынуждала его большую часть времени проводить на палубе. Рэд не знала, поверил ли Нилс объяснению Каю о необычной форме гангрены, наспех повторенному сразу после отбытия парусника из порта, но расспрашивать Эммона о его поросших корой запястьях и зеленеющих венах капитан не стал, хотя и то, и другое было намного заметнее, чем прежде.

Перемены во внешности Рэд тоже были очевидны – плющ у нее в волосах пышно разросся, а изумрудные кольца вокруг радужек затмевали белки тем сильнее, чем ближе они подплывали к Валлейде. Она сочла бы, что Диколесье расцветает от приближения к дому, если бы это не так сильно жгло, не так сильно тянуло изнутри, давая понять, что происходит нечто, объяснить природу которого не способна золотая нить чужого сознания, сплетенная с ее собственным.