всё стоит перед глазами умирающий отец! Как же быть ему, что делать?!

Страдал и мучился в сомнениях молодой гречин.

Глава 77

ЯВЛЕНИЕ НИКОНА

Средь зимы, в лютую вьюгу явился внезапно ко Всеволоду в Чернигов весь усыпанный снегом Никон — Иларион. Едва узнал князь в седобородом старце с густо испещрённым морщинами лицом бывшего киевского митрополита. Осунулся, постарел Никон, заострились его черты, только глаза по-прежнему источали молодой блеск, да голос сильный гремел в палатах княжеских, да стучал с силой посох пастырский о дощатый пол горниц.

С порога начал Никон шуметь на Всеволода:

— Что сотворили вы?! Завет отца своего порушили!!! Как мог ты, Всеволод?! Супротив брата старшого?!

Всеволод не выдержал, заспорил было:

— Не тебя ли, отче, прогнал Изяслав в Тмутаракань?

— Князь Изяслав! Князем уже брата старейшего не величаешь! — возмущённо прикрикнул на него монах. — Вот до чего дошли!!!

— Успокойся, прошу тебя! — взмолился Всеволод. — Вон сколько народу христианского извёл Изяслав во время давешней смуты. Такой ли князь Киеву нужен? Ни бояре, ин отроки, ни купцы не хотели его.

— А вы со Святославом воспользоваться сим порешили, стало быть! — продолжал бушевать Никон. — Роту преступили, целованье крестное!

— Охолонь, отец! И послушай, что скажу. Для любого правителя, князя, царя, прежде всего важно быть справедливым. Изяслав был несправедлив.

— Справедливость?! Где ж ты узрел её нынче?! Брата родного в изгнанника превратить — в том справедливость, что ли?!

Нечего было Всеволоду ответить на гневные обвинения бывшего митрополита. Смотрел в его осунувшееся, обрамлённое густой седой бородой лицо, узнавал и не узнавал в этом исполненном праведного гнева неуживчивом прямом черноризце некогда любимого своего учителя. Нет, ничего не вспыхнуло, не колыхнулось в душе Всеволода, не хотел князь Хольти вспоминать прошлое, стоял перед ним сейчас не близкий, почти родной человек, каким был когда-то митрополит Иларион, но упрямый и твёрдый супротивник. Некая незримая тень будто проскользнула между ними, и лишь раздражение и недовольство вызывали у владетеля Чернигова не в меру пылкие слова возмущённого печерского инока. Мог Всеволод, конечно, сейчас прогнать дерзкого монаха со своего двора, мог даже велеть убить, но всё же он знал твёрдо: Никон — на его стороне, что бы тут сейчас ни кричал. Прогонишь его — отвратишь от себя церковников и монахов, а это в далеко идущие планы черниговского князя не входило.

Потому покорно склонил он перед бывшим митрополитом голову, прослезился, молвил, что кается, что полон скорби, но что забота его — о Русской земле, которой, равно как и Церкви, нужен добрый пастырь. Ещё добавил, что вместе со Святославом вернули они его, Никона, из ссылки, ибо в одном только стольном Киеве достойное место такому мудрецу.

Мало-помалу старец остыл, сел на предложенную князем лавку, долго сопел неодобрительно, но в конце концов перестал гневаться и метать молнии. Заговорил о Печерской обители.

— Покойный игумен Феодосий мыслил Иакова преемником себе поставить. Но братия иного выбрала, Стефана. Да токмо не достоин сей пасти стадо печерское. Разленилась при нём братия. До того дошло, что по деревням шастать стали, девок хватать и блуду с оными предаваться! Выгнал я из Печер Стефана и иже[291] с ним. На свою голову ношу тяжкую игуменства взвалил. Не вижу иного.

— И правильно ты сделал, отец, — согласился с Никоном Всеволод.

Подумав немного, князь добавил:

— Вот и на княжеском столе, как и в Печерах, должен быть пастырь добрый.

Он тотчас пожалел, что сказал эти слова. Снова грозно застучал по полу посох, и снова загремел под сводами палаты грозный бас Никона-Илариона.

Когда наконец игумен немного успокоился, Всеволод поспешил подвести к нему для благословения княгиню и малых чад. Никон расцеловал и перекрестил Анну, Ростислава и Евпраксию, расчувствовался внезапно, прослезился. Но, видно, за слезами всё сумел подметить, всё для себя уяснить.

После сказал он Всеволоду, когда остались они в палате опять одни:

— Супруга твоя, яко баба каменная половецкая. Высокомерья преисполнена. Чада же твои мне понравились. Гляди, чтоб выросли они христианами добрыми и, яко Анна сия, во грехе гордыни не погрязли.

...Никон остановился на ночь в монастыре на Болдиных горах, а поутру отправился обратно в Киев, в Печеры. Всеволод с отрядом комонной дружины проводил его до развилки дорог у берега скованной льдом Десны. Выла вьюга, мела метель, хлопья снежные залепляли глаза. Сдёрнув зубами меховую рукавицу, князь Хольти смахивал снег с ресниц и неотрывно смотрел вперёд, туда, куда удалялся возок бывшего митрополита.

«Этот мой. Что бы ни болтал тут. Мой, но с ним надо быть осторожным. Не следует говорить лишнего, посвящать в свои намерения. Но с кем не надо осторожничать в наше лихое время?! Тут сыну родному порой боишься слово ненужное невзначай молвить!»

С тяжёлым вздохом поворотил Всеволод коня. Сквозь тучи проглянуло внезапно солнце, осветив его слабым сиянием. На душе у Всеволода почему-то сразу стало теплей и спокойней.

Глава 78

СНОВА В ПОХОД

В ворота гулко забарабанили чем-то твёрдым. С тяжёлым скрипом растворились широкие створы, и скорый вершник на взмыленном скакуне, простучавшем копытами по выложенной диким камнем дорожке, покачиваясь из стороны в сторону от усталости, остановился у всхода.

«Недоброе что стряслось!» — Владимир едва не бегом ринул ему навстречу.

Гонец заговорил хриплым, срывающимся голосом:

— Князь Святослав тя кличет... Идти на чехов... Со князем Ольгом вместях...

Гридни осторожно спустили вершника с седла, дали напиться воды, повели в дом. Озабоченно хмурясь, Владимир воротился в верхнее жило. Первым делом он направил стопы в покои отца.

Князь Всеволод сидел за столом на обитом синим бархатом коннике в узкой длинной каморе со сводчатым потолком. Потяжелевший с годами стан его облегал потёртый цветастый халат тонкого восточного сукна, в деснице он держал гусиное перо и что-то медленно, со тщанием выводил уставом на большом листе харатьи.

— Вот, пишу ромеям, в Царьград, — пояснил он, откладывая перо в сторону. — Святослав велел. Обещаю базилевсу Михаилу Дуке мир, соуз, дружбу.

Владимир сел напротив, рассказал о гонце, переглянулся с отцом, сокрушённо качнул головой.

— Не ко времени в польские дела мешается брат, — с досадой обронил Всеволод. — Всё власть свою и силу показать хочет. Вот, сын, каков скрытый от чужих глаз смысл его восхождения — близорук стал, глубоко в дела не вникает, о себе только