– Какой награде? – пробормотал он.

Лейла откинула головной убор, и он смотрел прямо в глаза, подведенные сурьмой, от чего они казались еще темнее.

– Я не желаю драгоценностей, господин, даже самых дорогих. Я прошу за свои услуги только одного.

Ее голос был глубоким и шелковым, как то немногое, что было сейчас на ней.

– В этом городе есть одна церковь. Я хочу, чтобы ее защитили от разрушений, по вашему приказу.

Хамза шагнул к ней. Эта женщина удивляла его и прежде, но так сильно – еще ни разу.

– Я не думал, что ты принадлежишь к христианской вере…

– Я не принадлежу к ней.

– Тогда почему ты просишь о таком деле?

Лейла не обернулась к Хамзе – она смотрела только на Мехмеда.

– У меня есть на то причины. – Гадалка глубоко вдохнула. – Могу я оставить их скрытыми, Завоеватель, как скрыты многие другие вещи?

Ее вдох поднял груди под шелком. Она видела, как султан смотрит на них, видела его лицо, покрасневшее, как его борода.

– Я просил тебя в тот день о другом, – хрипло произнес он. – Ты это помнишь?

– Конечно, господин. – Лейла опустила взгляд, позволила румянцу окрасить щеки. – Вы просили меня… просили предложить вам то, что нужно сберечь, дабы мои видения были ясны.

Султан подошел чуть ближе.

– И теперь, когда у тебя было видение видений, нужно ли сдерживаться дольше?

Она посмотрела на него, заговорила шепотом:

– Как только вы станете Фатихом, сможет ли отказать вам любой из ваших подданных?

Мехмед улыбнулся, сомнения исчезли с его лица. Он обернулся к своему секретарю:

– Пусть такой приказ будет написан. Поставь на нем мою тугру и отдай ей. А ты, – указал он на офицера, – назначь отряд моей гвардии – ибо за ее дар я дам ей двадцать человек – сопроводить ее в любое место, которая она пожелает защитить, как только мы будем за стенами. Пусть ни один человек не коснется его, иначе испытает мой гнев. Ты подчиняешься ее приказам.

Он нагнулся, провел пальцем от лба до губ Лейлы, и она не отстранилась.

– И моему – привести ее ко мне, как только город и все в нем будет в моей власти.

Еще мгновение султан смотрел на девушку, потом убрал руку и вновь повернулся к входу в соседнюю комнату.

– А сейчас…

Он кивнул. Полотнища откинули, шум удвоился… и стих, когда Мехмед вошел в зал. Хамза, в последний раз взглянув на коленопреклоненную женщину и еще раз покачав головой, вошел следом, и ткань закрыла проход.

Назначенные офицер и писец подошли к ней, вопросительно подняв брови. Лейла, которая быстро встала и набросила на себя плащ, едва султан вышел из комнаты, подняла руку, призывая к тишине, чтобы она могла послушать.

Сквозь ткань отчетливо доносился голос молодого султана.

– Дети Аллаха, – говорил он. – Последователи Мухаммеда. Сыны Османа. Пришло время отбросить все сомнения, все разногласия. Объединиться под зеленым знаменем Пророка, мир ему. То, что он предсказывал, готово случиться. Через три дня богатейший из всех фрукт, Красное Яблоко, падет в нашу протянутую руку.

Послышался громкий крик:

– Господь велик! Господь велик! Господь велик!

Когда крик утих, так же внезапно, как начался, вновь послышался голос Мехмеда:

– Каждый займет свое место. Все присоединятся к последнему великому штурму, ибо мы будем атаковать сразу во всех местах. И потому все обретут часть славы, либо мучениками, отправившимися в вечную благодать, либо получив свою долю сказочных богатств города Цезарей. Мы исполним то, о чем молились все правоверные, о чем мечтали тысячу лет. Так начертано в звездах и в сердцах всего избранного Богом народа.

Его голос взлетел в том же крике, что слышался раньше:

– Аллах акбар!

И голоса всех людей в шатре повторили эти слова:

– Господь велик! Господь велик! Господь велик!

Страстность криков раскачивала полотнища. Улыбнувшись, Лейла обернулась и махнула писцу; тот окунул перо и смотрел на нее, пока она говорила:

– Да будет известно, что Мехмед, владыка владык, Завоеватель Константинополя, берет под свою защиту эту церковь…

28 мая: пятьдесят второй день осады, 10 вечера

Как и все женщины, София не могла увидеть центральный неф великой церкви. Ее заполняли мужчины, столпившиеся там впервые с тех пор, как было объявлено об унии с Римом, ибо большинство православных гнушались своего бывшего храма, как всего нечистого.

Но сегодня никто не гнушался его. Все, кто мог и не был занят на стенах, теснились в нем, какова бы ни была их вера. Те, кто не мог – в основном городская беднота, ибо в храм входили в порядке своего положения в обществе – толпились на церковном дворе, послушать литургию и добавить свои голоса к тем, что гремели внутри.

Она полюбила Айя-Софию прежде, чем увидела ее, думая в детстве, что церковь, конечно же, назвали в ее честь; любила и потом, когда узнала, что это не так и церковь названа в честь божественной мудрости. И она не возражала, что не может видеть центральный неф, что ее пол заключает ее в пределы бокового. София и не считала это неправильным, ибо была в том месте, которое больше всего любила в старом здании. В северо-западном углу северного нефа, у самой колонны Святого Григория. Чудотворец, как его называли, однажды сотворил чудо и для нее. Паломники столетиями искали его помощи, прижимались к мрамору, протирая полость, в которой собиралась влага. Эта драгоценная жидкость, используемая для помазания, могла исцелять недуги и приносить рождение. Она принесла ей второго ребенка, Минерву.

Сейчас, когда звучала последняя нота тысячи голосов и, казалось, эхо навсегда поселится под огромным куполом, София коснулась этой полости, моля о другом чуде, о том, на которое в эту минуты надеялся каждый человек рядом с ней. «Святый Григорий, спаси нас этой ночью. Пусть твой сияющий свет ведет нас к победе над врагами. Помоги нам. Благослови нас. Спаси нас».

Хотя этим вечером многие касались его, так что даже самый глубокий колодец должен был пересохнуть, София чувствовала кончиками пальцев влагу. Возможно, то были просто слезы людей, подходивших сюда до нее, ибо почти все присутствующие плакали. Но она приняла это как знак милости и поднесла влагу к губам.

Последняя нота еще звучала, удерживаемая страстным желанием. Каждый, кто слышал ее, знал, что, когда она закончится, возможно – возможно! – она будет последним христианским песнопением, прозвучавшим в великом соборе. Если их молитвы останутся без ответа. Если Бог решит наказать их. Если Турок возьмет город этой ночью, как поклялся сделать.

Потом песнь затихла, и с ее уходом люди начали двигаться, расходиться. Бог и святые были призваны, и теперь нужно заняться земными приготовлениями. София позволила другим женщинам протолкнуться мимо нее. Последнее мгновение с ее святым – а потом ей придется последовать за ними, поскольку ей тоже многое предстоит сделать.