* * *

– Вы делаете все, о чем только можно просить христианских рыцарей. И даже больше, ибо ни один рыцарь не сталкивался с теми бедствиями, с которыми столкнулись вы, и ни один не встретил их с такой храбростью. Я знаю, среди нас есть немало раздоров, между генуэзцами и венецианцами, между католиками и православными, между греками, которые считают этот город своим, и теми, кто приехал сюда ради прибылей. Но сейчас все это забыто. Сегодняшней ночью все раздоры будут отложены. Эта ночь объединит нас в братстве по оружию… и предоставит нам возможность, которую нечасто получают христианские воины – победить чудовищную армию неверных, где солдат больше, чем маргариток на весеннем лугу. Если их перевес так велик, то сколь же прекрасен окажется вкус нашей победы? Вспомните нашу историю! Сколько раз наши военачальники и императоры одерживали победы над бесчисленными врагами? Подумайте о Велизарии и его крошечной армии, вытеснившей вандалов из Африки. О Нарсесе, который отбил Рим, а потом и всю Италию, у несокрушимых готов. О Василии, раздавившем огромные силы болгар. Кровь этих героев течет в наших венах. И что бы ни случилось, что бы ни принесла нам этой ночью удача, мы впишем свои имена в книгу легенд.

Константин сделал паузу, посмотрел с невысокого помоста, на котором стоял, на обращенные к нему лица людей всех званий, церкви, торговли и государства, всех наций. Сотня мужчин сгрудилась перед ним в его штабной палатке, только ближайшие сподвижники стояли сзади – Сфрандзи, старый дон Франциско из Толедо, Иоанн из Далмации, Феодор из Каристоса, командир его гвардии, и Григорий, ибо старый лучник поманил его туда, и они встали по бокам императора, совсем как стражи турецкого султана, держа в руках лук и наложив стрелу.

– Однако вправду ли их перевес так велик? – продолжил Константин. – Да, у них много людей. Но мы видели, как они атакуют, крича, будто животные, без мастерства или истинной храбрости. Мы снова и снова отбрасывали их, в каждом месте, которое они пытались штурмовать. Они обрушили своими пушками наши стены – и все равно не могут пробить их. И этой ночью их вновь ждет неудача.

Он заговорил тише.

– Мы знаем, что это их последняя атака. Мы знаем, что многие враги – возможно, большинство – отчаялись. Им известно, что наш город еще ни разу не был взят осадой, что их рабские армии тысячу лет разбивались о наши стены. Двадцать лет назад я видел, как армия больше этой, под предводительством великого Мурад-хана, раз за разом атаковала нас и потерпела неудачу. И его неопытный сын тоже потерпит неудачу этой ночью.

Император вновь возвысил голос, посмотрел на стоящих перед ним людей.

– Ибо смотрите, с кем он посылает сражаться своих рабов. С цветом христианской аристократии из всех стран мира. Греческие дворяне, чьи фамилии звучали в этом городе со дня его основания. Нотарас, Кантакузин, Ласкарь и бесчисленные другие. Неустрашимый Минотто, байло венецианцев, который вместе с тремя бесстрашными братьями Бокьярди из той же страны защищает мой дворец, в то время как его соотечественники – Диедо, Контарини и остальные – стоят на всех стенах. Люди из многих других стран – Каталонии, Крита… И даже, как я узнал, – на его губах мелькнула улыбка – мой верный инженер, Джон Грант из Шотландии.

Он сделал паузу.

– И хотя я не возношу его и его соотечественников над остальными, надеюсь, никто не обидится, что я называю его имя последним. Лев нашей обороны, бастион, мимо которого не пройдет ни один турок, лучший воин великой Генуи – Джованни Джустиниани Лонго.

Он подошел к краю помоста, наклонился, положил руку на плечо генуэзца.

– Восторжествуем ли мы этой ночью, друг мой?

– Не сомневаюсь, господин, – прорычал Джустиниани. – К утру ваши турецкие маргаритки будут скошены нашими клинками. Ради чести Господа и всего христианского мира.

– Да, – выпрямился Константин. – Ради чести Господа. И давайте не забудем последнего, величайшего из всех, кто будет сегодня сражаться за нас. Христос и все архангелы поднимают свои мечи рядом с нами. Святая Мать озарит нас своим сиянием. В нас – дыхание Господа Всемогущего.

По всей палатке звучало «аминь»; люди крестились каждый соответственно своей вере – слева направо католики, справа налево православные, наконец-то не замечая этой разделяющей разницы. За исключением, возможно, императора, который сейчас сошел с помоста. Толпа притихла.

– И пусть я уйду в эту ночь со всеми вашими благословениями. Если здесь есть человек, которого я обидел, – прошу у него прощения. – Он повернулся к Джустиниани, обнял его: – Прости меня.

– Прощаю, – ответил высокий генуэзец, – и в свой черед прошу простить меня. Вас, василевс… – он разомкнул объятия, обернулся, – и тебя, Минотто из Венеции. Наши страны часто ссорятся, и мы с тобой не раз скрещивали клинки. Возможно, мы скрестим их снова. Но этой ночью ты – мой брат по оружию. Я умру за тебя, если Господь призовет меня к тому. И я прошу у тебя прощения за все зло, которое причинил тебе.

Лицо венецианца покраснело от чувств.

– Матерь Божья, – вскричал он, – и я умру за тебя, Командир, и за любого генуэзского дворянина!

Они с Лонго обнялись; нагрудник лязгнул о нагрудник, и этот звук быстро разошелся по всей палатке. Генуэзцы и венецианцы, каталонцы и критяне, священники каждой веры, греки любого статуса обнимались, просили прощения. Слезы капали на сталь, бороды раздвигали улыбки.

– Обнимешь ли ты меня, брат?

Григорий резко обернулся.

– А ты этого хочешь, Феон? – спросил он, ослабляя пальцы на тетиве.

– Не знаю. – Политик долго смотрел на солдата. – Я думаю, что этим можно уладить наши разногласия.

Григорий пожал плечами.

– В будущем – нет. Однажды мне все-таки придется сквитаться с тобой. За это. – Он постучал по своему костяному носу. – И за многое другое. – Оглянулся на людей, которые все еще обнимались. – Но если венецианец может обнять генуэзца, если Нотарас может обняться с Палеологом, возможно, и Ласкари могут отложить свою вражду на эту ночь. Это поможет нам сделать все, что в наших силах, ради того, что мы любим.

– Что? – улыбнулся Феон. – Ты говоришь сейчас о нашем городе?

– О нашем городе и людях, которые живут в нем. Те, кого мы любим.

– Сделать все, что в наших силах, ради тех, кого мы любим, – повторил Феон. – Что ж, ради этого я готов отложить вражду. На одну ночь.

Григорий снял с лука стрелу, опустил оружие. Братья обняли друга и мгновение стояли так, затем разомкнули объятия.

– Ладно, – вот и всё, что сказали оба и быстро разошлись.

В глубине палатки показался солдат. Оглядываясь по сторонам, он заметил Феодора, подошел, зашептал на ухо. Старый лучник кивнул, направился прямиком к Константину и в свой черед что-то прошептал ему. Император немедленно поднялся на помост, поднял руку, призывая к тишине. Все быстро умолкли.

– Слушайте, – сказал он, указывая сквозь холщовые стены в сторону каменных.