— Ведь у меня был шанс спасти свою жизнь. Был, ясное дело, был…

— Не казните себя, такой возможности у вас не было. Сожги вы тот распроклятый хутор, вы не только погубили бы жизнь свою, но и честь. А народ проклял бы вас.

— У меня создается впечатление, что он и так проклянет. И не только меня — всех нас, затеявших эту войну.

— Вы действительно заставите меня влюбиться в Паскуалину, Фройнштаг, — продолжал мрачно пророчествовать Скорцени, выслушивая Лилию. Уже несколько минут они бродили аллеями небольшого, сотканного из едва видимых в темноте тропинок парка. Но тема их беседы осталась прежней. Просто Скорцени она показалась слишком важной для того, чтобы легкомысленно обсуждать ее в постели.

— Это станет вашим самым страшным грехом.

— Которого мне не простят ни Бог, ни папа римский, — неохотно поддержала разговор на той же шутливой ноте Лилия. — Но согласитесь, штурмбаннфюрер, что это не ответ.

Скорцени промолчал, однако сути дела это не меняло.

Фройнштаг тоже умолкла, ожидая настоящего ответа. Того, которого хотела, надеялась наконец-то услышать из порочнокаверзных уст Скорцени.

Но молчание затягивалось. Первый диверсант империи уходил по нему от обычного человеческого ответа, как беглец по лесному бурелому. А когда в конце концов заговорил, она услышала совсем не то, что желала слышать.

— Этот Пачелли лихо рисковал своей карьерой, если решился приблизить к папскому престолу не монахиню и даже не дочь видного священника, кардинала, например, или, на худой конец, епископа, а обычную медсестру из провинциального швейцарского городка.

— Вас это взволновало? В этом видится что-то из ряда вон выходящее?

— Наоборот, сама история их знакомства настолько банальна, что дает все основания скабрезно усматривать в ней обычный курортный роман. А он не поощряется даже в нашем кругу прожженных скитальцев-диверсантов, не говоря о ближайшем окружении папы.

— Я уже сказала: когда они познакомились, Пачелли был всего лишь заместителем секретаря управления церковными делами ватиканского статс-секретариата — если только верно запомнила эту его должность. Но им повезло: в том же году Пачелли был возведен в сан епископа и направлен папским нунцием, то есть представителем, послом Ватикана, сначала в Мюнхен, затем в Берлин.

— В общей сложности он провел в Германии около двенадцати лет, — подтвердил Скорцени. — Как наши службы могли упустить его? Не попробовали завербовать.

— Откуда нам знать?

— Никаких следов. Я проверял. Впрочем, дела Ватикана не представляли для них особого интереса. В то время еще не представляли.

— Так вот, Паскуалина отправилась в дорогу вместе с ним. С разрешения самого папы. Имея официальную должность домоуправительницы нунциата. А потом, когда, после возвращения в Ватикан, Пачелли был назначен статс-секретарем, она, тоже вполне официально, стала жить вместе с ним в апостолическом дворце.

— То есть Пачелли проявлял в этом вопросе такое же завидное постоянство, как и папа римский — многотерпение.

— Да, он очень рисковал. Но ведь пошел на это. Со временем к появлению Паскуалины везде, где находился Пачелли, настолько привыкли, что она стала первой в истории Ватикана женщиной, которая присутствовала даже на конклаве кардиналов[48], почти единогласно назвавшем ее избранника папой римским. Уверена, не без ее помощи.

— Настолько велико ее влияние даже среди скупых на чувства седовласых старцев? — покачал головой Скорцени.

Вновь начавшийся дождь загнал их в комнату и вернул в еще не успевшую остыть теплую постель. Здесь, лежа в объятиях друг друга, они какое-то время прислушивались к тому, как стихия постепенно умиротворялась.

Раскаты грома опять раздавались все глуше и отдаленнее. Только вытье домовика в чердачных лабиринтах виллы продолжалось с прежней силой.

— Извините, Фройнштаг, но мне бы хотелось завершить наш разговор. Итак, Паскуалина — немка из Швейцарии. Двенадцать лет прожила в Германии. Времена были иные, большинство нынешних деятелей тогда ничего из себя не представляло, тем не менее кое-какие впечатления у нее все же должны были остаться. А главное, зов крови. Таким образом, мы можем рассчитывать на ее патриотические чувства.

— Забыв о ее чувствах к папе римскому?

— Помня о долге немки перед исторической родиной, — резко парировал Скорцени.

— Мне трудно судить о том, насколько Паскуалина готова к изъявлению своего «исторического» патриотизма, — как можно нежнее проговорила-прошептала Лилия, по-кошачьи потираясь щекой о грудь Отто.

— Тогда еще один вопрос: от кого вы получили все эти сведения, Фройнштаг?

— Мне не хотелось бы называть имя человека, доверившегося мне.

— Близко знакомого с папой?

— С папой — нет. С «папессой» Паскуалиной.

— Еще лучше. Можно считать, что нам повезло. Но в таком случае вы должны назвать его имя, Фройнштаг, унтерштурмфюрер СС Фройнштаг.

Девушка тяжело вздохнула и что-то недовольно проворчала.

— Нет смысла молчать, Лилия. Все слишком серьезно, чтобы, называя имя, вы имели право выдвигать какие-либо условия.

— Не в этом дело.

— Единственно, что могу пообещать: ваше признание останется между нами.

Все это время Фройнштаг пыталась всмотреться в глаза Скорцени, но так ничего и не разглядев в них в сумраке комнаты, кроме решительной настроенности выведать имя человека, лично знакомого с «папессой», легла на спину и, отодвинувшись подальше, к самой стене, отрешённо пробормотала:

— Ты опять все истолковал не так. Просто мне не хотелось бы, чтобы ты снова встречался с ней.

— С ней? Вы сказали «с ней»? — приподнялся Скорцени, поглаживая свободной рукой щеку Лилии.

— Так и сказала.

— То есть все эти сведения вы получили от Катарины? — рассмеялся штурмбаннфюрер. — От нее. Эта красавица с лебяжьей шеей знакома с Паскуалиной? Почему вы молчите?!

— Вы и так все прекрасно поняли, мой штурмбаннфюрер, — знакома.

— Какого же дьявола мы потеряли столько времени? Почему вы сразу же не сказали об этом?

— Могут же и у меня быть какие-то тайны. По крайней мере, до определенной поры, пока не прояснятся детали.

— Не знаю, о каких деталях вы толкуете, — лицо Скорце-ни вновь стало серьезным и непроницаемым, как треснувшая, но не изменившая от этого своего облика индейская маска. — Пока вы работаете со мной, унтерштурмфюрер Фройнштаг, вы не имеете права на какие бы то пи было тайны. Особенно на те, что связаны с сестрой Паскуалиной. Или с Катариной, с Ватиканом, Римом, Италией.