– …Мы объездили все города Тарабарского королевства и везде собирали полные залы. Мы купались в аплодисментах, мы творили! О! Это ни с чем не сравнимое чувство!

– …Ну и типа мой мальчик в натуре владеет и гуральским, и грусским, и даже языками Империи Майна и Мурлюкии. А уж как он чисто ловок, чисто услужлив в натуре! И вы не пожалеете, и мы не поскупимся! Но нельзя же все чисто мерить в хвостнях!

– Ну, типа и в ик… жабсах, – качал головой слегка перебравший подурядник левой руки, не замечающий ни моих толчков, ни гневных взглядов благовоспитанных спутниц. – Брателла, не кумарь! – не унимался Злой Бодун. – Мне твой пацан, что Переплутню гармошка. Ты его чисто хочешь пристроить? Ну, так в натуре нет базара! Лавэ на базу, и можешь считать, что он уже подстольник.

– …Представьте себе, достопочтеннейший господин укладник, нам рукоплескала вся Империя Майна от Срединного моря до Северного. О! Кто бы мог тогда предположить, что в каком-то неведомом Жутиморе моему другу Арлекино, всегда слывшему завзятым щеголем, придется продать последнюю курточку, чтобы мы, те немногие, кто остался верен «Блистательному театру», могли утолить свой голод миской свекольной похлебки.

– Но ведь все же обошлось, – утешил я готового зарыдать актера.

– О да! О да! – ожесточенно закивал пылкий жрец Фридигунды. – Поверьте, до последнего дыхания никто из нас не забудет вашего благодеяния. Но о-о! Как тяжко сознавать, что все могло быть иначе!

– …Вне всякого сомнения, ваше преимущество! Вы, как всегда, чисто несказанно правы. Какая в натуре проникновенная мудрость. Но извольте типа признать, что таких выпасов, как в Жутиморе, вы не найдете чисто нигде. Это ж по жизни факт! И гадом буду, ваше преимущество, добрая треть их принадлежит нашей семье.

– Ну, круто!

– …О, кто бы мог подумать тогда, в тот злополучный день, когда мы приняли приглашение выступать в главнейших городах Мурлюкии, что все закончится провалом. Нежданно! Незаслуженно! Сокрушительным провалом!!!

– …Ну это типа с Вихорькой-кааной перетереть надо, – по правую руку от меня небрежно бросил расслабившийся Вадим Ратников.

– …Наш импресарио, какой это был человек! Даже сейчас я не могу говорить о нем без восхищения. Сколько обаяния, сколько остроумия! Казалось, не было проблемы, какую он не мог разрешить. А как он играл! Потомственный актер. Эта страсть, этот порыв! Беллиссимо!!! Публика носила его на руках, а он оставался все тем же простым верным другом, пока не… Ох!

– …Не, ну в натуре, прикинь, ты же, блин, голова, а не наоборот. Из Гуралии экспорт досок на телеги – это ж чисто золотое дно. А если мы типа дубам оформим экскурсию в Жутимор, а тут их распилим, то все будет чики-чики. Раз уж они сами бродят конкретно, чего им в эту Империю волочься? Чего они там, на хрен, забыли? Шевели извилинами, кумпол жутиморский!

– …В тот день мы давали представление в столице Мурлюкии и даже помыслить себе не могли, чем обернется для всех нас триумф этого вечера. Перед последним актом я зашел к Буратино, а именно так звали нашего славного импресарио, чтобы пригласить его на сцену. Наши гримерки были рядом, о! – тогда у нас еще были гримерки! – но он был грустен. Да-да, грустен! Прежде мне никогда не доводилось видеть его в таком состоянии. Пино сказал, что к нему заходила какая-то женщина, очевидно, гадалка, поведавшая, что жизнь его должна измениться коренным образом, и за тридевять земель моего друга ждет другая слава, богатство и знатность. В тот день Буратино играл прекрасно, однако теперь в его игре не было того восхитительного блеска, который приводил в неистовство переполненные залы…

А на следующее утро он уехал. Никто из нас не знал куда. Лишь через месяц мы получили письмо от него. Краткое письмецо, по сути дела, записку с приложенным серебряным образком Девы Железной Воли. Он желал каждому из нас отыскать свой путь, ведущий к процветанию, просил не осуждать его и оставлял все, чем владел, в распоряжение труппы. – На бледном лице Пьеро извилистой дорожкой от глаза к уголку рта поползла прозрачная слезинка. – Я не знаю, что заставило его оставить горячо любимый театр, я не могу найти этому никаких объяснений. Мы бы могли поверить, что он покончил с собой. Знаете ли, у людей с тонкой душевной организацией бывают минуты черной меланхолии, когда хочется наложить на себя руки, но эта дурацкая подпись… Граф де Бур Л’Отино! Не знаю, что и подумать.

– Мы видели вашего графа де Бур Л’Отино всего несколько дней назад, – с сомнением почесав висок, отозвался я. – Правда, он не слишком похож на тот портрет, который вы нарисовали, но, кажется, что-то упоминал о своей театральной карьере. Делли, граф Пино служил в театре?

– Был директором, – едва повернувшись, бросила фея, не отвлекаясь от беседы с каким-то черноусым хлыщом.

– Вот видите, почтеннейший Пьеро, ваш друг жив и здоров. Служит камергером при дворе Базилея IV.

– Неужели Пино действительно стал графом и камергером? – Брови трагика изогнулись, точно два арочных моста над темными озерами глаз. – Какая радость! Какая честь! – произнес он, похоже, сам не веря в искренность своих слов. – Стало быть, вот каков был тот золотой ключик, о котором он все время бредил!

– Да, – усмехнулся я. – С ключами у него сейчас проблемы нет, целая связка. На ночь он закрывает ими все дворцовые ворота.

– Вероятно, это очень высокая честь. Но почему-то мне кажется, что без нас он несчастлив так же, как и мы без него. Впрочем, простите, не знаю, способны ли вы понять это…

* * *

Ночь во весь голос требовала принять ее права. Немножечко, самую чуточку! Хоть под утро! Городская знать, утомленная скромным ужином, спешила откланяться, чтобы преклонить головы на своих ближних дачках. Актеры повелением городского головы были отправлены в единственную в Жутиморе пристойную гостиницу. Мы же, оставленные под чуткой опекой будущего секретаря господина подурядника левой руки, разошлись по опочивальням, искренне намереваясь утром, то есть после пробуждения, отправиться дальше, на поиски пропавшего принца и его наглой похитительницы.

Как бы не так! Чуть свет ко мне в спальню ворвался могутный витязь Злой Бодун в одном сапоге и с «мосбергом» наперевес.

– Клин, вставай! Вокруг дома гоблины!

– Вадик, остынь, это белая горячка.

– Это не белая горячка! Это Юшка-каан! – выпалил мой друг. – Нас в натуре окружили!

Позадь забора, окружавшего скромные гектары дачного огородика, куда ни глянь, высились копья конной рати. Над заоградным полком плескало на ветру знамя с голубым хряком на золоченом полотнище – родовой знак Юшки-каана. На востоке любопытное светило высунулось из-за горизонта, норовя поглазеть на идиотов, собравшихся отшибать друг другу головы в этакую рань.

– Делли я уже разбудил, – скороговоркой выпалил Ратников. – Ща она в натуре будет. И это, ну ты типа не видел моего второго сапога? А то тут война, а я по жизни разутый.