_____

Встретилась еще раз с Пильняком. Был очень добр ко мне: попросила 10 фр<анков> — дал сто. Уплатила за прежний уголь (48 фр<анков> и этим получила возможность очередного кредита. На оставшиеся 50 фр<анков> жили и ездили 4 дня.

А не ездить — С<ергей> Я<ковлевич> и Аля учатся — нельзя, а каждая поездка (поезд и метро) около 5 фр<анков>.

Б<орис> Пильняк рассказывал о Борисе: счастлив один, пишет, живет в его, Пильняка, квартире — особнячок на окраине Москвы — про ту женщину знает мало (NB! я не спрашивала), видел ее раз с Борисом, Борис отвел его, Пильняка, в сторону и сказал: «Обещай, что не будешь подымать на нее глаз». — «Я-то не буду, да она сама подымает!» (Это Пильняк — мне). Бедный Борис, боюсь — очередная Елена (Сестра моя Жизнь) [1318].

Читала чудные стихи Бориса «СМЕРТЬ ПОЭТА» [1319] — о Маяковском, совсем простые, в гостях, не успела переписать, если достану перепишу и пришлю Вам.

В другом письме напишу Вам о замечательном вечере Игоря Северянина который (т.е. билет на который) мне подарили. Впервые за 9 лет эмиграции видела — поэта [1320].

Обнимаю Вас

                             МЦ.

Дошел ли русский Мо́лодец? [1321]

<Приписка Р.Н. Ломоносовой:>

Это письмо верните мне, пожалуйста. Р.Л. [1322]

Впервые — Минувшее. С 251-253. СС-7. С. 331-333. Печ. по СС-7.

16-31. Н. Вундерли-Фолькарт

Meudon (S. et О.)

2, Avenue Jeanne d'Arc

6-го марта 1931 г.

               Милостивая государыня!

Бесконечно тяжело для меня писать Вам это письмо — Вам — это — но — я буквально иду ко дну, молча, как и случается с такими людьми. Когда тринадцатилетний Юлиан, великий маленький музыкант, сын Александра Скрябина, утонул в днепровском омуте [1323], никто не слышат ни единого звука, хотя от других его отделял лишь поросший кустарником островок — величиною с мою ладонь, — и его учительница музыки, пианистка Надежда Голубовская [1324], говорила мне позже, что Юлиан просто не умел кричать — она хорошо знала мальчика.

Так было бы и со мной, не имей я близких, что делают нас другими (ими!), — потому-то у Р<ильке> и не было никаких «близких».

Очень просто: люди, помогавшие мне все 5 лет моей парижской жизни — подававшие мне, — устали и ничего не дают [1325]. — «К сожалению, я больше не в состоянии…» и т.п. Что мне остается? — «Спасибо за то, что было» и — молчанье.

Мои, как говорится, — «проблемы». Ничего не имею, кроме моих рук и моих тетрадей. Вся моя работа последних трех лет («Перекоп» —большая поэма о войне русских с русскими; «Мо́лодец» — другое) — лежит. Сейчас не время для больших поэм. Дайте нам лучше что-нибудь «лирическое» и не длиннее, чем шестнадцать строк (то есть — 16 франков). А о французском «Мо́лодце» — лишь одна присказка: «Слишком ново, непривычно, вне всякой традиции, даже и не сюрреализм» (NB! от коего меня — Господи упаси!).

Никто не желает courir le risque [1326], ибо это большое произведение —100 страниц и более, с иллюстрациями Гончаровой, и издавать его нужно по большому счету.

Признана и отвергнута.

Будь я одна на свете, я молча пошла бы ко дну — от сознания полной невиновности и исполненного долга. С самого раннего детства я делала больше, чем могла.

_____

Что мне нужно, о чем я прошу Вас, милостивая государыня, пожалуйста: месячное вспомоществование, сколь бы малым оно ни было. То, что приходит, и на что, сколь бы малым оно ни было, можно рассчитывать — сколь бы недолго оно ни длилось.

Это особенно трудный год. Муж занимается кинематографией (кинооператор — как же это по-немецки? prises de vues [1327]) — занимается всерьез и с явным успехом, хорошее место ему обеспечено, правда, не раньше чем через 6-8 месяцев [1328]. Моя дочь — вторая в рисовальной школе («Arts et Publicite» [1329]), и была бы первой, если бы не «etrangere» [1330]. Но — прежде чем она начнет зарабатывать, она должна пройти курс в этой школе, да и слишком обидно было бы бросить. Странное семейство, где все так! работают и никто ничего не получает.

_____

Простые люди в квартале любят нас и готовы месяцами ждать, пока мы заплатим, но все-таки это французы, у них свои заботы, и они не могут ждать бесконечно, тем более что с каждым прожитым днем наши долги увеличиваются (молоко, картофель, овощи, уголь). Газ тоже не ждет. И электричество не ждет. И «терм» (3-месячная плата за квартиру) не ждет, то есть всего лишь пять льготных дней. Что будет дальше, не знаю, продавать мне нечего — разве что книги, которые никому не нужны. На четверо человек — четыре простыни.

Милостивая государыня, если Вы можете что-нибудь сделать — сделайте что-нибудь!

                             Марина

Впервые — Небесная арка. С. 197-199. СС-7. С. 361-362. Печ. по СС-7.

17-31. Н. Вундерли-Фолькарт

Meudon (S. et О.)

2, Avenue Jeanne d'Arc

9-го марта 1931 г.

               Милостивая государыня!

Как, какими словами благодарить? Вы даете мне много больше, чем я просила, я просила немного, Вы даете все — целый терм! Да еще остается, чтобы заткнуть глотку самым кричащим долгам. (Чем молчаливее кредиторы, тем громче вопят долги.) Но всего хуже, когда кредитор терпелив, тут-то и чувствуешь себя настоящим должником. Не чувство долга: чувство вины! Если бы кто-то из них стал кричать на меня, я была бы счастлива. Французы никогда не кричат на других, для русского человека