К довершению всего у меня на почве общего истощения (ходила в клинику, смотрел при 20-ти студентах профессор) вылезла половина брови, — прописал массаж и мышьяк: ничего не растет, так и хожу с полутора бровями. Но к этому отношусь созерцательно, ничего кроме иронии не чувствую. Точно не моя.

_____

Одна радость: скоро весна. Зима была бесконечная, грязная, без снега, с вечным дождем, пресловутый «climat doux» [1288] Парижа.

Чувство, что замерзла до дна души. Пишите о себе, дорогая Анна Антоновна, о здоровье, работе, самочувствии, семье, душе.

Когда-то увидимся?

Целую Вас нежно.

                             МЦ.

Читали ли Вы замечательного Петра I — Толстого [1289] (к<отор>ый в России).

Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 87-89 (с купюрами). СС-6. С. 390-392. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 140-143.

10-31. А.А. Тесковой

Медон, 27-го февраля 1931 г.

          Дорогая Анна Антоновна!

Вот уже поистине — пришла беда раскрывай ворота́!

Я попала в самую настоящую беду.

На следующий же день, после моего письма к Вам — неужели только вчера? — получаю банковский конверт. Вскрываю: дирекция просит зайти для ликвидации какого-то дела. — ? — Вчера же еду, и —

24-го декабря я получила по чеку деньги, и они ошибкой вместо 6 фунт<ов> выдали мне 10 ф<унтов>, т.е. вместо 750 фр<анков> —1250, т.е. я им должна 500 фр<анков>. Расписка этой операции у них налицо.

Дело в том, что я, когда получала, не посмотрела на чек, просто — дала, и когда получила больше, просто обрадовалась: д<олжно> б<ыть> на этот раз прислали не 6 фунт<ов>, а 10.

А теперь — надо отдавать. Срок по 1 —ое апреля, листок мне пришлось подписать, единственное, чего я добилась — платежа частями.

С<ергею> Я<ковлевичу> я конечно ничего не сказала: извелся бы, тем более, что достать ему не у кого, и так еле наскреб на учение (курсы кинематографической техники). Если бы он знал, что я подписала такую бумагу, он бы с ума сошел от ужаса, а что мне было делать? Они могли бы меня еще обвинить в злостном воспользовании их ошибкой, — ведь нужно быть мной, чтобы не посмотреть на чек!

Главное горе в том, что этот чек был последний, что помогавший нам Св<ятополк->Мирский (Вёрсты — критик) [1290] больше помогать не может. (Потому-то я и подумала, что в последний раз прислал больше!)

Что у него-то просить, ему рассказывать всю эту историю — совершенно немыслимо. Он, кажется, то немногое что́ имел — потерял на каких-то бумагах.

Словом, умоляю Вас, дорогая Анна Антоновна, каким-нибудь чудом достать мне половину этой суммы — т.е. 250 фр<анков>. После вечера (будет весной) [1291] отдам. Вечер, какой ни есть, всегда дает 1½ тыс<ячи> франков.

Боюсь, что если долго не буду платить, они мне опять напишут, и С<ергей> Я<ковлевич> все узнает, — конверт с печатью банка.

Из чешск<ого> иждив<ения> я пока получила только за январь, а когда следующее — неизвестно. Мы кругом должны, и в лавке и знакомым. Взять негде, а в течение месяца должно быть уплочено всё, т.е. все 500. Если бы Вы мне достали половину, я бы как-нибудь (Воля России, займы) достала бы вторую. Одна — я утону.

Хорош чиновник! Хороша я!

_____

И ответное письмо и, если достанете, деньги — по адресу:

Madam Nina Svistounoff [1292]

1, Avenue de la Gare

Meudon — Val-Fleury

(S. et O.)

На письме можно пометку: для М<арины> Ц<ветаевой>, на переводе — два слова там, где пишут: для М<арины> И<вановны>.

Об этом дома не должен знать никто.

Обнимаю Вас. Простите.

                             МЦ.

Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 89-90 (с купюрами). СС-6. С. 392. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 143-145.

11-31. Игорю Северянину

<28 февраля 1931 г.>

Начну с того, что это сказано Вам в письме только потому, что не может быть сказано всем в статье. А не может — потому, что в эмиграции поэзия на задворках — раз, все места разобраны — два; там-то о стихах пишет Адамович, и никто более, там-то — другой «ович» и никто более, и так далее. Только двоим не оказалось места: правде и поэту.

От лица правды и поэзии приветствую Вас, дорогой.

От всего сердца своего и от всего сердца вчерашнего зала — благодарю Вас, дорогой.

Вы вышли. Подымаете лицо — молодое. Опускаете — печать лет. Но — поэту не суждено опущенного! — разве что никем не видимый наклон к тетради! — всё: и негодование, и восторг, и слушание дали —далей! — вздымает, заносит голову. В моей памяти — и в памяти вчерашнего зала — Вы останетесь молодым.

Ваш зал… Зал — с Вами вместе двадцатилетних… Себя пришли смотреть: свою молодость: себя — тогда, свою последнюю — как раз еще успели! — молодость, любовь…

В этом зале были те, которых я ни до, ни после никогда ни в одном литературном зале не видала и не увижу. Все пришли. Привидения пришли, притащились. Призраки явились — поглядеть на себя. Послушать — себя.

Вы — Вы же были только той, прорицательницей, Саулу показавшей Самуила… [1293]

Это был итог [1294]. Двадцатилетия. (Какого!) Ни у кого, может быть, так не билось сердце, как у меня, ибо другие (все!) слушали свою молодость, свои двадцать лет (тогда!) Двадцать лет назад! — Кроме меня. Я ставила ставку на силу поэта. Кто перетянет — он или время? И перетянул он: Вы.

Среди стольких призраков, сплошных привидений — Вы один были — жизнь: двадцать лет спустя.

Ваш словарь: справа и слева шепот: — не он!