деревья… Совсем как здесь, на открытом участке. В этих травах, лесах, горах, за соседними камнями и кочками, в высокой траве, укрывались его братишки, с кем была та самая магическая связь, о которой не говорили открыто, и за кого не раздумывая он отдал бы всего себя целиком… Так и должно было произойти. Только не случилось. И в том, что крутилось в его мозгах и осознано стояло перед глазами не было, ни Кати, ни Матвея, ни тех, кто ничего об этом не знал, как знал он, знал и видел в том блеск и восторг, и трепет, когда над зарослями клубился туман, а на горизонте поднималась заря. В этой дали таилась смерть, там воплощалась чудная игра света и добра со злом и тьмой, которая после яростной бури обязательно превращалась в зыбь, а с неба — так Егору всегда представлялось — из белых божественных облаков со слабым розовым румянцем на него внимательно смотрели сине — васильковые глаза Кати. Так он знал, что она за ним непрестанно приглядывает и несомненно оберегает. Это впечатление со временем ослабело, стало воспоминанием и, наконец, просто усталостью.

Егор постоял немного, отдохнул и двинулся дальше. У него не было чёткого плана или конкретного маршрута, он просто выжидал время до встречи с Машей, предаваясь сразу всем сожалениям и грусти, и ежеминутным воспоминаниям о жене и страдал от того, что всё это происходит не с ними, там, где она. А здесь, где этому не произойти. И уже никогда не случиться. Сейчас он настойчиво искал встречи с другой женщиной, чтобы окончательно порвать связь с Катей, оборвать эту ниточку, которой он был привязан к ней, что держала его на весу, на плаву, на этой чёртовой вращающейся земле, со скоростью, с которой ему было не справиться без неё. Вот — вот, сегодня, сейчас, завтра она оборвётся и затем… Ничего затем в представлении Егора уже не было.

Он заметил арку в центре старой многоквартирной панельки напротив и решил скоротать время в тихом дворике на скамейке в стороне от оживлённого уличного шума. Он смело пересёк дорогу и направился внутрь, свернув с тротуара. Из арки пахнуло в лицо прохладой и кислой мочой. В конце тоннеля тёплый яркий свет застыв на границе стен, осторожно стелился под ноги. На выходе Егор прикрыл рукой глаза, сообразив из ладони привычный в таких случаях козырёк. Штык замахнулся и ударил.

Удар пришёлся за ухо. Бис ощутил, будто кто — то легонько коснулся его плеча со спины. Подобное Егор уже испытывал: толчок, будто подтолкнул кто в спину у края бассейна, и пустота, подхватившая тело неподвижная непроницаемая вода. Обычно, Егор так засыпал. Укладывался на живот, тратил на это секунды две, расслаблялся — ещё две, вздрагивал, будто кто пихнул в бок и проваливался в пустоту. На всё — меньше пяти секунд, очень редко больше. Разве что задумывался о чём — то или начинал строить планы. А ещё это было похоже на случай, когда при проведении инженерной разведки столкнулись два БТРа после подрыва на фугасе в далёком две тысячи первом. Тот же толчок и та же пустота. Вот только толчком тогда послужило столкновение двух машин, которое спровоцировало череду стремительных событий. От взрывной волны фугаса головной бронетранспортёр подбросило кверху и в сторону, машина ушла в неуправляемый занос. От резкого манёвра, Биса, схватившегося руками за рукоять на крышке командирского люка выбросило на волноотражательный щиток, он поднялся на ноги за секунду до столкновения второго БТРа с первым, в результате которого его просто снесло с места. Он угодил головой в осветитель комбинированного прибора наблюдения, затем ударился об ствол крупнокалиберного пулемёта, потерял сознание и был брошен наземь как тряпичная кукла. Толчок был безболезненным, пустота — холодной и неподвижной, как вода в ледяной луже, в которой Егор Бис едва не захлебнулся.

Спустя время, когда Егор под воздействием безжалостных нагрузок и тренировок — изнурительного бега на протезе, тактико — специальных занятий на полуденной жаре или от чрезмерного эмоционального напряжения — терял сознание, происходило что — то похожее, но уже в обратной порядке, в обратной последовательности: сначала обваливалась пустота, а за ней — толчок, в целом, никак неощутимый. А в реальности — неконтролируемая потеря сознания и такое же неуправляемое падение сопровождалось чудовищным ударом тела и, как следствие, головы о землю с высоты человеческого роста. Позже Егор научился улавливать, угадывать состояние, предшествующее утрате сознания, характеризующееся появлением предвестников и уже на его границе, зачастую, но не всегда, успевал предотвратить наступление негативных последствий, буквально опережая утрату чувств на считанные секунды, опускался на колени, обхватывал голову руками и валился на бок, уменьшая сопутствующий ущерб.

Но иной раз находясь под нагрузками он не успевал ничего почувствовать — ни тошноту, ни нехватку воздуха или головокружение, ни слабость или тяжесть в нижней конечности или онемение, ни холодный пот, ни спад давления, ничего из этого, кроме потемнения и появления «мушек» в глазах и необъяснимого шума в голове и терял сознание на бегу. В таких случаях последствия падения были гораздо серьёзнее. Хотя голова и головной мозг страдали всякий раз без исключения: «…потому что, — любил повторять участковый невролог, — нужно контролировать и снижать количество инцидентов, а не работать с их негативными последствиями».

…Никаких известных предвестников потери сознания Егор не ощутил, он просто рухнул со всего маху лицом в асфальт, как если бы нырнул в пол.

Отбросив в сторону огрызок металлического штакетника, Шлыков и Суслов подхватили бесчувственного Биса под влажные мышки и утащили с проезда. Оглядевшись, взгромоздили его тело на плечи, выдав его, случись постороннему заметить, за сильно выпившего до беспамятства человека и отволокли внутрь двора к серому аварийному дому без дверей и окон, каких в Донецке с наступлением боевых действий становилось с каждым днём больше. В глубине незавершённого строительством здания подальше от чужих глаз его бросили к стене и хорошенько связали.

Пока он был без чувств орки выгребли из его карманов ценные вещи. Их оказалось совсем немного: новенький телефон, немного бумажных денег, стальные монеты Егор недолюбливал за то, что те предательски гремели и их часто не доставало в нужный момент, чтобы расплатиться и их не стало ещё больше, и подарок Зари из полимера.

Новенький глянцевый мобильник предвосхитил ожидания Суслова от наживы больше всего. Больше, чем старый потёртый «Глок». А Шлыков напротив сдержанно радовался настоящему военному трофею, да и звонить ему было некому.

В самый разгар делёжки,