Орлеанский. В это время Нессельроде уезжает на лечение в Карловы Вары, а Ливены едут в Варшаву, где они должны встретиться с Николаем I. Их ждет весьма теплый прием: «Невозможно представить, чтобы монарх разговаривал со своими подданными с такой доброжелательностью! Император был добр ко мне, и мое удовольствие видеть его было так велико, что я даже забыла о знаках почтения, которые должна ему оказывать», — рассказывает Дарья Христофоровна.

Александр Христофорович Бенкендорф тоже оставит воспоминания об этих днях: «В Варшаве я нашел мою сестру Ливен со своим мужем, которые ненадолго покинули свое посольство в Лондоне с тем, чтобы выразить императору свою преданность. Мы были счастливы вновь увидеться, и моя сестра, благодаря своему уму и своей приветливости, вновь завоевала при Дворе и во мнении всех свою репутацию, которой она была обязана этим двум качествам, столь полезным для жены посла и столь ценимым в обществе.

Я был немало удивлен, встретив в передних комнатах поверенного в делах Карла X господина Бургоэна, который взволнованный и весь в слезах выходил из кабинета императора. Он только успел сказать мне, что в Париже разразилась революция, когда меня позвали войти. Император только что получил подробности о знаменитых Июльских днях, о слабости короля и его сына, о прекрасном поведении королевской гвардии, которая под командованием маршала Мармона в конце концов пала только под численным натиском осаждавших и в особенности из-за непростительных ошибок в действиях правительства, поражение которого эта горстка преданных людей смогла лишь немного отсрочить. В третий раз Бурбоны были свергнуты с престола, не сделав ни малейшей попытки защититься, для чего требовалось хоть немного личного мужества. Использовав их трусость, Луи-Филипп взошел на трон, падению которого столь сильно способствовал его отец, поставив в истории бесчестие своего имени рядом с окровавленной головой Людовика XVI. Император был возмущен подобной слабостью и неловкостью законного принца и таким вероломством со стороны Луи-Филиппа.

На короткое время муж моей сестры князь Ливен оказался во главе Министерства иностранных дел, граф Нессельроде, который из Варшавы должен был ехать на воды Карлсбада, воспользовался присутствием князя Ливена, приехавшего из Лондона для того, чтобы снять с себя ответственность. Тем более, что он считал, что в Европе положение дел столь спокойное, что оно позволяло ему заняться собственным здоровьем.

В первый раз император был вынужден действовать вопреки своим убеждениям, но с огорчением и досадой, он признал Луи-Филиппа королем Франции. Это решение дорого ему стоило, долгое время он превозмогал свои убеждения и ломал свои принципы».

В самом деле Николаю не хотелось принимать Луи-Филипа в «европейский клуб» монархов, тот мало того, что имел очень сомнительные права на престол, так еще и носил прозвище «король-буржуа» и пытался поладить с третьим сословием, что Николай воспринимал как недостойное короля великой державы заигрывание. Российский император признал «короля буржуа», сделал это, подчиняясь давлению обстоятельств, но, кажется, внутренне с этим так и не согласился.

Княгиню Ливен такой поворот событий тоже явно тревожил. Она писала брату в августе 1830 г.: «Спокойна ли теперь Франция? спокойны ли ее соседи? Новый король очень слаб и уступчив, его национальная гвардия сильно проникнута республиканским духом. Испания имеет очень дурное правительство, Италия угнетена, и пример Франции тем более опасен, что эта революция была ведена, надобно сознаться, с большою умеренностью и была вызвана всецело недобросовестностью правительства. Если, с одной стороны, это предостережение полезно для королей, то оно может быть дурным примером для народов. Во всяком случае, это вещь неприятная, которую переделать нельзя; необходимо только сделать все возможное, чтобы она была как можно менее опасной. Я полагаю, что самым благоразумным было бы поддержать это правительство.

Здесь (т. е. еще в Англии. — Е. П.) немного поморщились в первый момент, но пришлось помириться с неизбежностью. Герцог Веллингтон, который бывает очень тактичен, когда дело идет о его собственной безопасности, понял очень скоро, что надобно было признать новое французское правительство или оставить свой пост, и решил, в удобный момент сделать первое. Он дает одной рукой приют династии, покончившей свое существование, а другой — признает новую династию. В Англии все одобряют его, за исключением, быть может, некоторых крайних ториев, с герцогом Камберлендским во главе, которому хотелось бы, чтобы Франции была объявлена война для поддержания прав герцога Бордоского. Это романтизм и рыцарство, вполне уместные в устах Шатобриана, но которые не могут быть применимы к нынешнему состоянию Европы. Мир сделался слишком практичен, чтобы можно было действовать в этом духе».

Но каждый, кто видел картину Ж.П.М. Жазе «Царскосельская карусель. Групповой портрет семьи императора Николая I во время костюмированного празднества в Царском Селе 23 мая 1842 года», где Николай и его семья, одетые в средневековые костюмы и рыцарские латы, гарцуют на конях, не может не признать, что Николай был романтиком в душе, почти таким же, как его отец. Легенда гласит, что позже, в 1838 г., узнав о свержении Луи-Филиппа и провозглашении в Париже республики, Николай остановил бал и обратился к своим офицерам: «Господа, седлайте коней, во Франции революция!». Как ни презирал Николай Луи-Филиппа, республики и Конституцию он презирал и ненавидел гораздо сильнее, но это — дело будущего, хотя и не такого уж далекого.

А пока Дарья Христофоровна оказалась права — Июльская революция лишь первая ласточка. Одно за другим волнения вспыхивали в княжествах Германского союза, в ноябре 1830 г. восстание в Польше, затем в Парме, Модене и папской области Романии, в конце лета — в Бельгии. А если Николай I что и унаследовал от своей бабки Екатерины, так это ненависть к республиканскому правлению.

Летом 1834 г. семейство Ливенов возвращается в Петербург. Их место в Лондоне займет иностранный дипломат на русской службе Поццо ди Борго. Князя Ливена назначили на почетную должность попечителя при 16-летнем цесаревиче. Дарье Христофоровне поручена «светская шлифовка» манер цесаревича, его «информационная поддержка» при вхождении в высшее общество как взрослого человека и будущего императора. Ливенам отвели помещение в Царскосельском дворце, и теперь они близки к императорской семье, как никогда. Переписка княгини с императрицей Александрой Федоровной, женой Николая I, началась еще в 1832 г. и будет продолжаться до 1836 г., а затем прервется, т. к. княгиня окажется в немилости у императора.

Но пока в отношениях супругов Ливен и императорской четы царит согласие. Одна беда — Царское Село, да еще вне летнего сезона быстро стало навевать на Дарью Христофоровну скуку. Ее стихия бурная политическая жизнь, лучше всего — в столице одного из ведущих европейских государств. Но стронуться с места ее заставила не