Вот что она сама писала о своих друзьях: «Я уважаю г. Гизо потому, что он этого заслуживает. Я сопричислила бы его к средневековым героям, если бы Средние века были просвещены. Он отличается редкою в наше время прямотою, честностью и твердостью духа, которые вполне подходят к этой эпохе. Это человек возвышенного ума и правил, что так редко в наше время. Г. Моле обладает тонким умом и самыми изысканными манерами и обхождением. Он уступчив, кроток, любезен, но обидчив и завидует всякой выдающейся личности. Г. Тьер — неистощимый фейерверк; у него самый богатый ум, какой я знаю. Огромная впечатлительность и изменчивость принципов составляют отличительную черту его характера. В глубине души это революционер, но который, в случае надобности, может принять любую окраску: у него сатанинская гордость как он сам говорит. Он говорит, что даже Карлу X пришлось бы посчитаться с ним; я думаю, что Карл Х приказал бы повесить его. Он способен сделать всевозможное зло, а, в сущности, он то, что называют tres bon enfant (очень добрый малый). Не злопамятен, не завистлив.

Г. Беррьё великолепнейший оратор, человек в высшей степени любезный, прекрасное дитя и самый легкомысленный из французов.

Я передаю впечатление, которое производит на меня каждый из них; я вижу их только у себя. Первые два, в особенности первый, г. Гизо, бывает у меня ежедневно. Я выслушиваю с интересом мнения, высказываемые каждым из них. Это напоминает мне мою прошлую жизнь, хотя теперь я не могу извлечь из этого никакой пользы, ибо все это только доставляет мне развлечение, но я не могу себе представить более интересного и более уморительного развлечения».

Но Николаю такой круг общения особы, приближенной к его семье, не очень по душе. Он ненавидел Талейрана, к прочим французским политикам относился с подозрением, особенно к детям лавочников и адвокатов, претендовавшим на управление страной. Он даже писал княгине, что она может жить где угодно, только не в Париже. А вот княгиня решила, что именно Париж подходит ей лучше всего, даже лучше Лондона и со всем уважением отказалась выполнить приказ монарха. Возможно потому, что между ней и Гизо завязался роман. Но император, не желавший входить в сердечные дела княгини, обиделся и разгневался, расценив ее отказ как предательство интересов России. Ему понадобилось некоторое время, чтобы понять, что Дарья Христофоровна как раз и намеревается защищать интересы своей родины в самом сердце ненадежной и непредсказуемой Франции.

Сама Дарья Христофоровна писала Гизо: «В моей стране, сударь, я очень знатная дама; я стою выше других по своему положению при дворе, и главное, я — единственная дама во всей империи, по-настоящему близкая к императору. Я принадлежу к императорской семье. Таково мое общественное положение в Петербурге. Вот почему так силен гнев императора; он не может допустить, чтобы родина революции оказала мне честь и приняла меня».

Даже используя свое влияние на князя Ливена, император не смог ни выманить, ни «выкурить» непокорную княгиню из Парижа. Она была тверда — врачи единогласно считают, что только парижский воздух способен продлить ей жизнь, в любом другом климате — более холодном или более теплом, она сразу же начнет чахнуть и вскоре умрет. Муж уже давно для нее не авторитет, к тому же Николай категорически запретил ему пересекать границы Франции, а увещевания в письмах не действовали. Единственное, что мог сделать князь, — это лишить непокорную жену содержания, что, разумеется, вызвало поток упреков от княгини, но не сдвинуло ее с места.

Впрочем, связь с Гизо пришлась не по душе не только российскому императору. Тьера, также имевшего виды на княгиню, раздосадовал ее выбор, и отныне он называл Дарью Христофоровну «лгуньей, болтуньей и дурой», такое мнение о ней премьер-министра не облегчало княгине жизнь в парижском обществе, но она оставалась тверда вопреки всему.

И все же Тьер не мог не отдать должного княгине и назвал ее салон в доме на улице Сен-Флорантен, прежде принадлежавшем Талейрану, а теперь — Ротшильдам, у которых Дарья Ливен снимала часть этажа, где она в течение 20 лет принимала французских политиков, «обсерваторией для наблюдения за Европой».

В 1839 г. умирает Христофор Ливен, Николай Павлович обещал позаботиться о его детях, но ни слова не сказал о вдове. Княгиня давно не виделась с двумя оставшимися в живых сыновьями, отношения между ними были натянутыми, а теперь еще речь шла о дележе наследства, часть которого к тому же «арестована» в России. Дарье Христофоровне пришлось идти с Николаем на мировую.

Это необходимо, т. к. дипломатические отношения между Россией и Францией оставались неровными. 15 июля 1840 г. представители Англии, России, Австрии и Пруссии подписывают конвенцию, в которой обязуются не посягать на целостность Османской империи. Россия получила гарантию запрета прохода военных судов через Босфор и Дарданеллы. Легко заметить, какая из стран исключалась из этого соглашения — Франция, правительство которой недавно возглавил Тьер. Дарья Христофоровна стремилась быть в центре событий и захотела отправиться из Парижа в Лондон, хотя русский посол в Англии в письме просил этого не делать, потому что княгиня может выступить в лондонском обществе в защиту интересов Франции.

Возможно, он также опасался, что княгиня по старой памяти попытается руководить посольством. Разумеется, этот поступок возмутил княгиню, она писала брату: «И это министр императора, в иностранной стране, где меня уважают и любят, обвиняет меня подданную императора, в измене долгу и делает из меня эмиссара Франции». Пренебрегая запретом посла, она отправляется в Лондон, где как раз был Гизо в качестве французского посланника, впрочем на ход переговоров она действительно не оказала влияния, по крайней мере, видимого.

Но отношения между Россией и Францией продолжали ухудшаться. Осенью 1841 г. исполняющий обязанности российского посла в Париже граф П.П. Пален срочно уезжает в Россию, лишь бы не являться с поздравлениями Луи-Филиппу 1 января. Княгиня Ливен с тревогой пишет Абердину: «Мой посол только что уехал в Петербург, приглашенный или отстраненный императором. Это меня очень сильно опечалило. Этим очень оскорблены здесь, и этого не скрывают. Будучи верноподданной, я должна одобрить все действия моего правительства, но в этом случае я весьма искренне сожалею о принятом решении».

На оскорбление нужно отвечать, и Гизо предлагает поверенному в делах Франции в Российской империи Казимиру Перье не являться в Зимний дворец 18 декабря в день тезоименитства императора. Император в ответ заявляет, что Пален вернется в Петербург, не раньше, чем Перье сменит посол барон де Барант[47]. В течение 1842 г. обмен послами