«Один, — уточнил Шепчущий, и все экзаменаторы до единого одновременно зашевелили губами. — Генерал должен стоять одиноко».

Последовало долгое молчание. Затем Один заговорил.

— По крайней мере, позволь мне взять гоблина, — попросил он. — Мне нужны его глаза, чтобы пройти.

«Хорошо», — согласился Шепчущий, и рты мертвых исторгли его голос — точно ветер пронесся по полю пшеницы.

Один улыбнулся.

— Ты же не думаешь, что я отпущу тебя одного… — начал Хеймдалль.

— Я должен, — ответил Один. — Пророчество…

— К черту пророчество!

Усилием воли Один выпрямился в полный рост своего боевого обличья. Свет и ярость исходили от него, воздух вокруг горел от рун.

— Приказываю тебе остаться, — произнес он. — Тебе и остальным ванам.

— Но почему?

— Потому что другого пути нет. И потому что, если я проиграю битву, ваны — единственные, кто встанет между Хаосом и Срединными мирами.

— Но ты не можешь сражаться. Ты даже не можешь видеть…

— Мне не нужно видеть. А теперь отпусти меня.

— По крайней мере, пусть Идун даст тебе яблоко…

— Послушай, Хеймдалль. — Один повернулся к нему, и его единственный глаз, хоть и слепой, сверкнул. — Если мои подозрения верны, то даже в дни моей юности, при оружии, в полном обличье и с невредимыми чарами я не мог бы сравниться с силами, собранными здесь. Ты правда думаешь, что фрукты помогут?

— Тогда зачем ты идешь? — спросила Фрейя.

Этель могла бы ответить ей благодаря своему новому ясному зрению, но Один связал ее обещанием молчать. Образ корабля мертвых пылал у нее в голове — павший Генерал со своим псом у ног, — и она жалела, что не может ничего сказать, чтобы заставить его повернуть…

Но Один уже ушел, Сахарок осторожно повел его по пыльной земле. Ряды Ордена смыкались за его спиной, стирая его, как слова на песке.

Нат Парсон наблюдал, как Один исчезает в рядах мертвых, с показным безразличием. Но сердце его отчаянно билось.

Тот голос!

Он услышал его, как и все, — шепот через поле брани — и прижал обе руки к лицу, когда кровь закапала из носа. Это было Слово, пастор чуял его, как бешеный пес чует воду. Он на мгновение решил, что может рехнуться от ужаса и желания.

Теперь Нат мог почти прикоснуться к Слову; оно дрожало вокруг него подобно пробуждению весны, оно звало его золотым голосом…

«Законы — вот сила!»

В десять тысяч раз более мощному, чем все, что Нат испытывал до сих пор, притяжению Слова невозможно было противиться. Кто знает, когда оно наконец вырвется на свободу, какими дарами оно может осыпать верного слугу?

«Мирами, Натаниэль. Чем же еще?»

Он глядел на покорных мертвых, вытянувшихся цепочкой вдоль бесцветного горизонта. Десять тысяч мертвых — и все же странно живых. Натянутые чувства пастора отмечали их бдительность и незрячее спокойствие за кошмарной настороженностью. Он ощущал их единство, видел рябь, что бежала по ним, как ветер по траве. Единый взмах ресниц эхом повторялся в двадцати тысячах пар глаз, стоящих в ужасном Общении.

«На их месте мог быть я», — сказал себе пастор.

Где-то в этих рядах стоит его экзаменатор, тот, кого он знал как Элиаса Рида. Где-то, он не сомневался, Рид помнит о нем. А значит, он, конечно, является частью Общения, имеет право на часть его власти…

Нат шагнул к ним.

Двадцать тысяч пар глаз обратились на него.

Он прошептал:

— Это я. Нат Парсон.

Ничего не случилось. Никто не пошевелился.

Нат сделал еще шаг.

Ваны за его спиной увязли в спорах. Их повышенные голоса доносились до него словно издалека. Гул мертвых оглушал — артиллерия потаенных скрипов и шорохов, словно насекомые ползут по зыбучим пескам.

Он придвинулся ближе.

— Подмастерье? — тихо произнес пастор.

Адам, который притворялся, будто спит у соседнего камня, поднял голову.

Нат улыбнулся, и Адаму показалось, что тот окончательно свихнулся, что лучше бы держаться подальше от своего бывшего хозяина.

Мальчик попятился…

— Нет-нет, — Нат потянулся и схватил его за руку. — Ты мне еще можешь понадобиться, Адам Скаттергуд.

Пастор не упомянул, зачем тот ему может понадобиться, и все же Адам съежился, заглянув ему в глаза. От хозяина ничего не осталось, подумал мальчик. Нат выглядел скорее как один из мертвых, его тусклые, но ужасающе проницательные глаза неотрывно смотрели в точку, которой Адам не видел, а усмешка напоминала оскал бешеного волка.

— Я не собираюсь уходить, — слабо возразил Адам.

— Хороший мальчик, — сказал пастор и пересек линию фронта, чтобы влиться в армию мертвых.

Никто из ванов не заметил его ухода. Нат не завел друзей среди фейри, и теперь, когда он более не представлял угрозы, их презрение стало открытым. Но Этель его не забыла. Ее мужу еще предстояло сыграть свою роль, но даже она не знала, как закончится пьеса.

Так что она наблюдала, как Нат идет к линии, волоча за собой Адама, и тихо следовала за ним в паре шагов. Дориану хватило ума не возражать. За короткое время, которое они путешествовали вместе, его уважение к Этель безмерно выросло, и, хотя он ужасно боялся мертвецов на равнине, он скорее бы сам умер, чем позволил бы ей уйти одной. Поэтому Дориан последовал за Этель, а свинка потрусила за ним (поскольку Лиззи тоже кое-что понимала в верности), и, хотя мертвые смыкались со всех сторон, возмущая воздух своими вонью и гулом, Этель Парсон оставалась спокойной, ее серые глаза светились добротой, состраданием и мужеством.

Она знала, что кто-то должен умереть. И судьба миров зависела от того, кто именно.

Бальдр Справедливый, за чьим сияющим обличьем все еще были видны фрагменты Локи, озадаченно смотрел на себя. Он изучил свои ладони, грудь, руки и ноги. Он поднес прядь волос к глазам и сощурился. Даже сквозь его цвета еще проглядывала рыжина.

— Что это? — обратился Бальдр к Хель.

Но ответил Шепчущий:

— Жизнь за жизнь, о Справедливейший. Ты волен идти. Новое обличье доставит тебя куда угодно, даже обратно в Срединные миры, если захочешь…

— В Асгард? — спросил Бальдр.

— К сожалению, не выйдет. Асгард пал, хотя, конечно, странно было бы ожидать, что ты в курсе. Но остальные миры к твоим услугам, можешь наслаждаться тем, что ты первый мертвец, который законно покинул царство Хель с начала Древнего века…