Садись к печке. Боже мой, какие у тебя ледяные руки! Девочка ты моя! Я сварю кофе.

Карл зашевелился в постели.

— Кто там пришел? — громко спросил он.

— Спи себе, отец! — отозвалась Бабетта. — Воры ко мне не ходят, ты это знаешь. Завтра я тебе все расскажу!

И Карл услышал, как среди ночи завертелась ручка кофейной мельницы.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Домик Бабетты утопал в снежных сугробах. Он был засыпан снегом до самых окон. Из трубы вился, уносясь к серому небу, густой дым; топили они там в эти дни основательно, а ведь было не особенно холодно.

С того дня, как была такая сильная метель, Бабетта редко показывалась на горе. В свое оправдание она извергала целый поток слов. Этот снег! Да и дома у нее столько дел, что ни днем, ни ночью не переделаешь.

— А как здоровье Себастьяна? Надеюсь, ничего серьезного? — спросил Герман.

— Себастьяна?

Да, он встретил на шоссе молодого доктора Бретшнейдера, и тот сказал ему, что идет к Бабетте. Ах да, да! Бабетта совсем растерялась и побагровела от смущения. Ах да, да! Карл такой мнительный! Если ребенок ночью кашлянет два раза, приходится уже звать врача, — он на этом настаивает. Бабетта была подозрительно рассеянна и очень торопилась. Здесь что-то неладно. Герман знал ее достаточно хорошо.

— Что с матерью? — спросил он у Альвины.

— С матерью? А что с ней может быть? — уклончиво ответила Альвина. Голос ее. звучал неискренне.

Антон тоже заметил происшедшую в Бабетте перемену. Когда ни постучишь теперь к ней в дом, дверь постоянно оказывается на задвижке, — Бабетта говорит, что ветер прямо ломится в дверь. Вот и сегодня: он пришел передать Карлу пакетик гвоздей и услышал внутри женские голоса, но как только постучал, сразу все стихло. Бабетта подошла к двери и спросила: «Кто там?» Да ему надо только передать гвозди, а мешать он не собирается, раз у них гости, — сказал Антон.

— Гости? У нас нет никаких гостей, Антон; заходи же! — Бабетта как-то странно рассмеялась.

В комнате никого не было, но он-то совершенно ясно слышал еще один женский голос. И что это Бабетте вздумалось разыгрывать перед ним комедию? Но таковы уж женщины — вечно надо соврать, даже тогда, когда это совершенно ни к чему; без этого они жить не могут. Бог знает, кого это Бабетта прячет в своем доме!

Герман рассмеялся:

— Кого же ей прятать у себя?

— Почем я знаю! Может, у нее есть еще одна дочь. Еще одна! Но передо мной-то зачем комедию ломать? — кричал Антон.

А зима была и в самом деле не из приятных! Тучи снега с утра до ночи носились над полями, и было так темно, что уже в полдень приходилось зажигать фонарь. И при этом гремел гром. Однажды вечером Герман поздно задержался около лошадей — у одного из вороных были колики; когда он вышел из хлева, ветер задул его фонарь. Стена снежной пыли неслась на него, и, — вот ведь грех-то, рассказать — так, пожалуй, засмеют, — он едва нашел дорогу к сараю. Шаг за шагом пробирался он вперед, смеясь в душе над глупым положением, в которое попал, и вдруг в испуге остановился. Кто-то кричал! Среди завывания ветра до него издалека донесся крик. Это был крик отчаяния, словно кто-то сбился с пути в эту метель и, боясь замерзнуть, звал на помощь. И вдруг Герман окаменел от ужаса. Чу! Что это? Ему показалось, что он разбирает слово, которое непрерывно, с отчаянием в голосе, выкрикивает этот человек.

— Христина, Христина! — кричал он. — Христина!

Нет, он не ошибся. Теперь можно было различить каждый слог. От страха он прирос к месту, сердце у него готово было выскочить из груди. Но внезапно голос умолк, и ничего больше не было слышно, только свистел ветер. Наваждение, да и только!

Когда наконец, все еще скованный страхом, он нащупал дверь сарая, то увидел, что Антон, выпрямившись, сидит в постели. Он прислушивался, широко открыв глаза; мускулы его лица напряглись.

— Ты слышал крики? — спросил Герман. — Ветер доносит чей-то голос.

Антон кивнул.

— Да, мне так показалось. Но это, видно, просто ветер воет, — сказал он. Затем зевнул, завалился на бок и тотчас же уснул.

Наутро в небе засияло солнце, воздух был мягок, и пушистый снег блестел как шелк. Вокруг домика Бабетты все дышало спокойствием. Из'трубы к безоблачному небу прямо, как свеча, поднимался дым. За последнюю неделю проезжая дорога была совсем пустынной, но теперь по ней снова заскользили крестьянские сани, школьники топтались в снегу, и небесно-голубой грузовик Шпангенберга прокладывал себе дорогу. Бенно разъезжал и зимой, чтобы повысить свой оборот.

В один из таких солнечных дней по занесенной снегом тропинке к дому Бабетты поднялась Шальке. На ней была черная шубка и несколько старомодная меховая шапочка. Она с трудом передвигалась по глубокому снегу; к тому же ее разморил мягкий воздух. У двери дома она остановилась и прислушалась. Ни звука, все словно вымерло. Тогда Шальке постучала.

Никого. Потом она вдруг услышала голос Бабетты у самой двери.

— Одну минутку! — кричала Бабетта. — Я кормлю Себастьяна грудью.

Некоторое время слышно было, как Бабетта возится, потом она открыла.

— Нам приходится закрывать дверь на задвижку, Фрида, — пояснила она, — ты представить себе не можешь, как ветер ломится в дверь. Мы прямо погибаем от холода.

Бабетта с первого взгляда узнала, что это шубка покойной фрау Шпан, и шапочка тоже ее, люди добрые, она отлично знала эту шапочку! Шубка и шапочка были рождественским подарком. Тому уже… Ну, словом, это было много, много лет тому назад. Ах, как быстро жизнь летит!

— Входи, Фрида!

Глаза Шальке блестели от возбуждения: она принесла сегодня столько новостей, что не могла дождаться момента, когда сможет их выложить Бабетте. Но сперва она сделала вид, что ничего особенного не произошло: тараторила о страшной метели — говорят, что на железной дороге застряли поезда, — потом поболтала с маленьким Себастьяном; не простужен ли он, этот кронпринц? Наконец заговорила о своих корзинах, — они оказались очень удобными. Она заказывает еще три штуки. Ах, вещей оказалось гораздо больше, чем она думала! А сегодня надо наконец расплатиться с долгами, за этим-то она, собственно, и пришла. Бабетта давно уже ждала этих