Пора. Кто не рискует, тот не выживает.

Одним прыжком я вскочил в полный рост, оценил позицию, за долю секунды передвинулся правее. Долговязый был от меня метрах в пяти; он ощерился, поднял двумя руками пистолет; я замер, чувствуя холодное касание небытия…

Грохот дробовика мне показался выстрелом малой полевой гаубицы. Тело долговязого бедного Йорика, оказавшегося на линии огня, дернулось от разрывавшей его картечи; я успел грянуться наземь, когда бородача настиг второй заряд и он, словно снесенный смерчем, ткнулся лицом в снег. Грохот выстрелов продолжался; картечь с визгом неслась над головой, срезая еловые лапы. Три, четыре, пять. Пусто.

Я вскочил и метеором ринулся на белобрысого. До него было метров пятнадцать. Мне вдруг показалось, что я сплю, настолько мучительно-медленным был рывок… И противника я видел будто на замедленной кинопленке: оскал на его лице, руки, тонкие, с хрупкими пальцами музыканта… А одна рука уже тянется из кар-мана, зажимая патрон… А я бегу, бегу… Нестерпимо медленно, преодолевая, кажется, не пространство, а время… Рука белобрысого укладывает патрон в гнездо, перезаряжает дробовик, и вот ствол уже движется в мою сторону, жерло его становится огромным, как жерло корабельного орудия, как жерло вулкана…

В прыжке я успел подбить оружие снизу, выстрел грянул в небо, а я с намета сбил белобрысого навзничь. Сам перевернулся через голову, вскочил; мой противник уже был на ногах, в руках его блеснуло жало выкидного ножа… Сталь успела прочертить полудугу, когда мой кулак врезался белобрысому в горло. Нож вылетел из ослабевшей руки, противник кулем стал оседать на землю, а я, разгоряченный схваткой, резко двинул локтем сверху вниз. Послышался противный хруст, белобрысый упал и замер. Стекленеющие глаза смотрели в ночное бездонное небо, но я не мог понять, жив он или уже по ту сторону Леты – взгляд его не изменился. Но никакой опасности он больше не представлял: хребет был переломан на пятом позвонке. Я присмотрелся к белобрысому внимательнее: ошибки нет. Душа его уже двинулась по скорбному пути, вниз. В бездну.

И тут я услышал стоны и тот самый дикий безудержный ритм: стереосистема в автомобиле продолжала исправно крутить диск, сотрясая динамиками замкнутое пространство салона. Я приоткрыл дверцу. На заднем сиденье, улетев из этого мира далеко и надолго, две голые девчонки самозабвенно ласкали друг дружку, сливаясь в поцелуях, постанывая, ничего не видя и не ощущая вокруг. Прямо-таки сюжет для полотна новоявленного передвижника Ярошенко: «Всюду жизнь». Третья девчушка, укутавшись в шубку, сидела на корточках на полу и таращилась на меня так, словно узрела во плоти Дракулу; остатки дури еще плескались в ее расширенных зрачках, но происходящее она, похоже, осознавала вполне, оттого и оказалась на полу, чтобы не быть сраженной шальной пулей. Я усмехнулся про себя: в этом ночном побоище все пули были шальными; результат – три трупа.

Одна из девиц выгнулась в диком оргазме, вторая, распаленная подругой, заспешила за ней, и обе заорали мартовскими кошками. Ввиду наличествующих трупов зрелище было гнуснее некуда. Девки затихли, ласкаясь, а вскоре отлетели и в полное забытье; я набросил на них шубейки и отправился собирать трофеи. Моя безмятежная крестьянская жизнь закончилась.

Когда вернулся, увидел, что дверца приоткрыта и единственная мало-мальски оклемавшаяся подруга несется, спотыкаясь, через снежную целину вниз, к деревне. Выругавшись сквозь зубы, запрыгнул в кабину, мельком оглядел «поле битвы» – чисто. Хлопнул дверцей, повернул ключ, выжал сцепление и уже через минуту нагнал беглянку. В свете фар девушка выглядела словно заколдованная лесная королева из скандинавских сказок: полы шубки распахнулись, открывая загорелое нагое тело, сильное и гибкое; на ногах – красные полусапожки; густые и длинные светло-русые волосы разметались, огромные глаза казались еще больше на искаженном отчаянием лице, а расширенные страхом и наркотиком зрачки делали ее взгляд взглядом лесной колдуньи.

Я аккуратно тормознул – тяжелая машина вполне могла заюзовать и размазать девчонку по твердому насту под свежим снежком, – распахнул дверцу:

– Залезай!

Девушка отчаянно замотала головой, попятилась, запнулась о полу шубы и ахнулась спиной в снег; подобрала шубку, укрыв наготу, и осталась сидеть на снегу загнанным соболем. Я бы и не препятствовал, если бы был уверен, что она самостоятельно и быстро доберется до деревни, но и пьяный человек способен плутать часами в трех соснах, а обколотая девчонка вполне могла заблудиться на снежной целине и замерзнуть насмерть: шубка на голое тело – плохая защита от двадцатиградусного мороза.

– Залезай, говорю! – гаркнул я.

Девчонка продолжала сидеть недвижно. Я потерял терпение, выпрыгнул, наклонился к ней; она попыталась было отбиться ногтями, но две хорошие оплеухи заставили барышню обмякнуть; перехватил ее поперек талии, забросил на сиденье, запрыгнул сам, захлопнул дверцу, заблокировал замки. Взревел стартер, словно почувствовав мое настроение, и машина рванула с места под семьдесят.

Девушка сидела скукожившись, как воробушек.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Что?

– Как твое имя?

– Таня… – прошептала девушка, подняла на меня полные слез глаза. – Вы… Вы меня… Нас… Убьете?

– Да что я, псих?

– Но вы же убили этих…

– Вот уж нет. Охота была честной. И на ней имел место групповой несчастный случай. Обколотый белобрысый перестрелял товарищей по потехе: одного – из пистолета, другого – из дробовика. Такие дела.

– А вы убили Вадима…

– Так этого симпатягу-херувимчика звали Вадим?

– Да. Вы убили его?

– Юноша поскользнулся и свернул себе шею, – произнес я настолько равнодушно, что удивился сам себе. Может быть потому, что поскользнулся этот парень уже давно? Ведь когда летишь в бездну, шею свернешь обязательно.

Девушка снова взглянула на меня мельком и снова уставилась в темное ветровое стекло, за которым навстречу нам неслась ночь.

– Кто вы такой? – спросила она тихо.

– Прохожий, – пожал я плечами, подумал и добавил: – Странник.

– А куда мы едем, странник?

– Понятия не имею. Это вы скажите, куда мы едем. Не мог же я высадить полуголых и полуживых барышень в снег. Так что заказывайте, Татьяна. Доставлю, куда скажете. Если, конечно, не на Капри.

– А вот на Капри я бы сейчас поехала.

Про себя я вообще молчу. Вспоминаю события нескольких последних месяцев и делаю грустный вывод: до Капри мне сейчас даже дальше, чем до Господа Бога.

Глянул в зеркальце на подружек на заднем сиденье: они безмятежно сопят в четыре ноздри, обнявшись; в салоне тепло, шубки соскользнули на пол, и две спящие голенькие нимфетки выглядят ох как соблазнительно!.. Ну а если учесть мое более чем двухмесячное спортивно-трудовое аскетирование… Кое-как перевел дух, уставился в ветровое стекло.