– Да.

– А дружки?

– Они к районной «золотой молодежи» не относятся. Так, шушера.

– И велик ли город этот Кленовск?

– Велик или мал, а нас с девками теперь возьмут в оборот.

– Бандиты?

– И бандиты, и менты… Не вижу я в наше обормотное время между ними особой разницы.

– А вот это напрасно.

– Ты лучше скажи, странник, что нам теперь делать?

– Уехать.

– Куда?!

– Мир велик.

– Велик… велик… – Таня уронила голову на руки и залилась слезами. – Он-то велик, да кому нужны три девки-недоучки в этом великом мире? Это для тебя, может, мир и велик, а для нас он – как барак за забором. С колючкой и вышками по углам.

– А по шубейкам этого не скажешь.

– Фантики. Обертки для конфеток. К тому же – жалкая греческая дешевка.

– Но мех-то настоящий?

– Угу. Только что мы, пумы, чтобы жить теперь в этом меху да в зимнем лесу?

Поскольку вопрос был риторический, то, вместо ответа, я приложился к матерой квадратной бутылке и отхлебнул изрядный глоток доброго шотландского виски. Ибо ничего утешительного барышням пообещать не могу: если с ними заберут, то со мной – точно не отпустят. Да и… Все мы несем ответственность за собственную жизнь с младых ногтей, и в один прекрасный понедельник начать новую еще никому не удалось. Я не фаталист, но лучшее, что могу сделать, – это вернуть барышень на круги своя или, по желанию, вы-тащить их из опостылевшего Кленовска и опустить на материк, именуемый «земля». А дальше – вольному воля. Вот только… Всегда есть выбор: поступиться свободой ради безопасности; а свобода – это как раз то, чем люди охотнее всего жертвуют.

Девушка молчала, отрешенно глядя в ведомую ей точку на ветровом стекле. Ей предстояло принять решение, а делать это она, живя в образе ночной бабочки, совершенно отвыкла, если вообще умела когда-нибудь. Ибо как раз за собственным решением следует ответственность, которую нельзя переложить ни на кого. Даже если все сложится не просто неудачно, а из рук вон плохо. Испорченная, незадавшаяся жизнь для многих часто и беда небольшая, если можно обвинить в этом родителей, пьяницу мужа, семью и школу. Мазохистское удовольствие, получаемое от созерцания собственного «невиноватого» ничтожества, вполне компенсирует многим все остальное.

Татьяна докурила сигарету, решительно ткнула бычок в пепельницу:

– Ладно. До Лесоозерска подкинешь? Четыреста кэмэ.

– Даже с гаком.

– Ну так как?

– Взялся за гуж – полезай в кузов. Народная мудрость.

– У меня там родители. У девчонок – мужья. В Кленовске мы учимся заочно. В торговом колледже. Перекантуемся.

Закатывать глаза и причитать по поводу того, что почивающие на заднем сиденье голые красотки оказались замужними дамами, я не стал. Красиво жить не запретишь, даже после расписаловки в ЗАГСе. Единственное, что меня смущает, – вряд ли мужья примут супружниц в лоно семьи с непосредственной радостью, если заявятся они в чем мать родила. Ну да как гласит предание, Господь дал мужу глаза, чтобы тот мог взглянуть на художества жены во всей первозданной наготе, а лукавый даровал жене язык, способный убедить вышеупомянутого мужа в том, что все произошло не токмо исключительно по его вине, но делалось всецело для его пользы! Пусть с этим спорит кто угодно, только не я!

– Бензина хватит?

– Там, под брезентом, канистры три заныкано.

– Раз так, поехали.

Четыре сотни километров я отмотал за пять часов, благо ночная дорога была пустынна. И в славный город Лесноозерск въехал по указанной мне Таней объ-ездной, чтобы миновать недремлющее око гаишного поста: навороченная тачка с иногородними номерами вызывает у служивых, помимо раздражения, еще и зуд в ладонях. Понятно, кое-какие деньги были: я реквизировал у покойных не только оружие. Но нарываться лишний раз – зачем?

Расставание с попутчицами прошло ровно и без осложнений. Проснувшиеся подруги выглядели помято и мутно таращились в скупо освещенное пространство вовне, пытаясь разобрать, где находятся и куда подевалась развеселая компания дружков; Таня не стала их посвящать в особенные детали; когда подъехали к одинокому деревянному частному дому за добротной оградой, барышня дала знак тормознуть, слетала на разведку, вернулась:

– Все замечательно. Предки на работе, брат – в школе.

Подруги, озираясь на меня боязливо, последовали за девушкой. Таня вернулась через несколько минут:

– Может, зайдешь?

Я покачал головой:

– Не могу.

Протянул ей пять сотен с портретом Франклина.

– Нет! – замотала она головой. – Неужели ты думаешь, что ночью я…

– Примерным супругам на обзаведение. Не являться же им к мужьям неглиже, в самом деле.

Она только кивнула понятливо. Сказала:

– Подожди минутку.

Вернулась минут через пять, зато с целым свертком бутербродов и термосом горячего кофе:

– Держи. На дорогу. – Посмотрела на меня долгим взглядом, произнесла: – Знаешь, странник… А ты действительно странный. Удачи тебе. – На глазах ее заблестели слезинки.

– Ты чего, курносая?

– Ничего. Просто жалко. В кои веки встретишь хорошего человека и… Как не было ничего. – Она сморгнула слезинки, чмокнула меня в губы, произнесла едва слышно: – Прощай.

Я развернулся и дал по газам.

Выехав за городскую черту, загнал машину в подлесок так, чтобы не было видно с дороги, отхлебнул изрядную порцию виски, зажевал подаренным бутербродом. В какие края теперь подаваться, я не имел ни малейшего понятия. Усталость навалилась тяжким покрывалом; в любом случае, чтобы принять мало-мальски разумное решение, следовало хорошенько выспаться. Это я и собирался сделать.

Оставил печку включенной: действительно, бензина было достаточно, а спать в остывающей машине – удовольствие сомнительное. Перебрался на заднее сиденье, свернул бушлат, подстелил под голову. Закурил.

Истерзанную, прилипшую к полу газету поднял скорее машинально; ну да, тридцать три удовольствия: и теплый салон, и отменное виски, и ненавязчивая музычка… Для полного счастья – только почитать перед сном. Здоровым и детским. Что-нибудь необязательное, о пришельцах или там о говорящих осьминогах…

Мечты не осуществились. Едва я перелистнул страницу, томная нега растворилась быстрее, чем рафинад в кипятке. Заголовок оригинальностью не блистал: «Скандал в тихом омуте». А дальше… Борзый журналист, сокрушаясь через строчку об утрате национального достояния и коррумпированных чиновниках в московских коридорах власти, сообщал ставшее привычным: контрольный пакет покровского завода «Точприбор» за не подтвержденные высоким независимым аудитом денюжки, почти даром, отходил к некоей компании с неудобоваримым названием… Далее шли завывания о чести, достоинстве, безработице и прочих вещах, оскомину набивших.