только-только раскручивалась,разбираясь в своих поблекших и выцветших картинках. Но появилось еще неочень ясное, подсознательное ощущение тревоги. Любе тоже надо было выходитьу метро. Наверно, не стоило, вылезать, раз интуиция подсказывала проехатьдальше по кольцу и выйти, скажем, у Цветного бульвара. Там тоже метроблизко. Чаще всего в своей беспокойной жизни Люба от подсказок интуиции неотказывалась. Но тут почему-то не послушалась. Вылезла следом и пошла за ниммимо бывшей Военно-политической академии и Театра Сатиры к колоннам Залаимени Чайковского. Там между колоннами раскинули свои столики продавцы книги газет, прочие мелкие торгаши, толокся кой-какой народ. Мужик торопился, нестесняясь, отодвигал с дороги тех, кто попадался поперек курса. Любаприкинула: рост - под метр девяносто, вес - за сотню. И силушкой не обижен.Но при этом волнуется и торопится. Куда-то опоздать боится. Странно, но, несмотря на все более нарастающее тревожное ощущение, Любеочень не хотелось, чтоб этому мужику потребовалось не метро, а подземныйпереход через Тверскую. Поэтому, когда тот собрался покупать жетон и сталоясно, что он спустится вниз по эскалатору. Любе подумалось, что у них ипоезда могут оказаться в одну сторону. А память все перебирала "архив".Много там было картинок, и страшных, и противных, и опасных для жизни. Ноэтот тип пока не вспоминался. Стоило его и в фас глянуть. Любе не надо было стоять в очереди за жетоном. У нее был единый. Поэтомуона прошла на эскалатор раньше. Но мужик в зеленом плаще тоже недолгопростоял - по нахалке пролез к окошку, оттерев каких-то людишек похилее ипоехал вниз всего двадцатью ступеньками выше Любы. Конечно, затылком Люба смотреть не умела, а оборачиваться не хотела.Пришлось Любе использовать стародавний прием, который женщины всегдаприменяют более естественно, чем мужчины, - вынуть из сумочки зеркальце.Сделав вид, будто подкрашивает губы, она осторожненько поглядела наверх. Рассмотреть какие-либо мелкие детали на лице этого куда-то торопящегосямужика с такого расстояния было невозможно. Но, увидев его в фас. Люба окончательно убедилась: да, она этого типакогда-то видела. Но когда именно, при каких обстоятельствах - вспомнить немогла, а от констатации этого факта тревога усилилась. Что-то нехорошее былосвязано с этим мужиком. Чем-то он был для нее опасен. Если она и видела его когда-то, то один раз, не больше. К сожалению, вархивах Любиной памяти было немало лиц тех, кого она видела лишь один раз и,к несчастью, хорошо запоминала, несмотря на то, что не знала их имен. Какправило, это были те, кто виделся с Любой первый и последний раз в жизни. Кроме пролета с Петюньчиком Гладышевым, стоившего жизни Соне, в еепрактике не было случаев, когда заказчики жаловались на плохое качествоработы. Потерпевшие в суд не подавали. И все-таки первой мыслью,проскочившей в Любином мозгу, было: неужели кто-то из них? Память началауслужливо проматывать жутковатые, неаппетитные эпизоды. Их было немало,несколько десятков. Очень разные, но одновременно чем-то похожие. Потому чтов каждом из них поначалу присутствовал живой человек, а в конце - труп.Мужчины, женщины, полные и худые, спортивные и квелые, красивые и некрасивые- эти люди, пока жили, были очень разными. Но у них было одно общее: никтоиз них в день своей смерти помирать не собирался. У всех были какие-то дела,заботы, проблемы, надежды, предвкушения, ожидания, но появлялась Люба, ивсему приходил конец. Вспоминать неприятно, но надо. Потому что этот дядя,который куда-то торопится, может вспомнить раньше. Убийце хочется забытьубитого. Чтоб не лез по ночам в сны, не мерещился среди бела дня на улице,когда судьба вдруг снова приведет пройти по тому месту, где все этослучилось. А вот тот, кого хотели убить, но не убили, стремится узнатьсвоего несостоявшегося убийцу, даже если ни разу не видел его. Громадноебольшинство тех, с кем "поработала" Люба, даже обернуться не успели. Но былислучаи, когда контрольный выстрел приходился еще в живого человека. И тот,кто через секунду после этого затихал навсегда, дернувшись от удара пули,быть может, успевал удивиться, узнав, что смерть пришла от рукипривлекательной блондинки. Впрочем, Люба бывала и брюнеткой, и рыжей, инакоротко стриженной, и лохматой, и синеглазой, и кареглазой, и вообщебезликой, с чулком на голове или в вязаной маске. Поэтому увидеть еенастоящее лицо довелось лишь двоим-троим. Эти случаи она вспомнила, но ни водном из них нельзя было усомниться. "Клиенты" были сделаны с гарантией. Никакая реанимация уже не смогла бы вытащить их оттуда, куда они ушлипосле встречи с Любой... Она остановилась у колонны, оперлась спиной о мрамор, искоса поглядываяна обладателя зеленого плаща. Теперь не было уже никаких сомнений, что онедет в том же направлении, что и Люба, то есть в сторону "Речного вокзала".Он медленно приближался, и Люба все отчетливее видела его лицо. Багроватое,одутловатое, с утра, должно быть, бритое, но к вечеру ощетинившееся. Подглазами - темные мешки. Должно быть, предыдущую ночь не спал. Либо водкухлестал до полуночи, либо в карты дулся до двух, либо трахался до утра. Нотеперь ему, видать, не до удовольствий. Торопится. Четыре шага ему оставалось дойти до колонны, когда очередной взгляд Любы,незаметно скользнув по квадратному подбородку мужика, зацепился запродолговатое красное пятнышко посреди щетинной синевы. Когда он сделал ещедва шага и, косо посмотрев на Любу, чуть задержался, память наконец решиласьи доложила. Теперь все стало ясно. Пятнышко подсказало. Пятнышко это было шрамом. Небольшим, плоским, похожим на полумесяц.Неизвестно, где им обзавелся этот мужик. То ли побрился неудачно, то липоговорил с обладателем чего-то режущего на повышенных тонах. В принципе этобыло для Любы неважно. Гораздо важнее, что такой шрам Люба видела только уодного человека. Шестнадцать лет назад. В самый страшный день своей жизни, вобщежитии Сидоровского строительного техникума... Этот день она всегда хотела забыть, но отчего-то вспоминала все чаще ичаще. Особенно с тех пор, как в прошлом году повстречалась с ПетейГладышевым. Наверно, потому, что именно этот день, через злосчастную цепьсобытий, где одна ошибка тянула за собой другую, а один ужас служилпрелюдией к другому, привел ее, Любу Потапову, к нынешнему,противоестественному и страшному занятию. Потому, что она мстила за своеунижение всему миру, и каждая пуля, вонзавшаяся в тело очередной жертвы,чуточку утешала ту давнюю боль, которая вот уже второй десяток лет неоставляла ее... Ее обесчестили вшестером. Да еще и подруженьки присутствовали, ржали,гадины... Те шестеро, отрезвев, сообразили, что накрутили себе 117-ю, частьтретью, и быстро удрали из городка. Были они не местные, и кто их привел вобщагу - никто не знал. Что они в Сидорове делали, откуда взялись - знатоковне оказалось. Девки-соседки, боясь, что их привлекут за соучастие, уговорилипомалкивать где сочувствием, где запугиванием. Она промолчала. Сказалатолько родителям, когда узнала, что забеременела. И