Когда мы познакомились поближе, бахвальства у него поубавилось, и это сильно упростило наши отношения. Мой новый приятель, как и большинство его соотечественников, был достаточно умен и сообразителен. Будучи выходцем из деревни, он оказался подлинным кладезем сельских историй и обычаев. Он почему-то вбил себе в голову, что я пишу книгу по греческому фольклору, и потому старательно снабжал меня информацией из этой области. Каждую свою историю он начинал словами: «Это вам надо обязательно записать». После чего старательно заглядывал мне через плечо, чтобы убедиться, что я пишу все верно.

В частности, он рассказал мне, что в некоторых областях Греции пастухи трижды в год выбрасывают толику зерна — чтобы умилостивить некое «чудовище», которое способно навести порчу на овец.

— И что это за чудовище? — поинтересовался я.

— Это Пан, — отвечал мой собеседник. — Тот самый, козлоногий.

Кроме того, он сообщил, что современные крестьяне до сих пор верят в наяд и дриад из классических легенд. Говорят, по всей стране сохранились пещеры и деревья, где обитают эти мифические девы. Наяды предстают в виде прекрасных белокожих женщин, ростом выше среднего. Их часто можно видеть вечерами где-нибудь на опушке оливковой рощи. Если увидишь такую красотку, нужно трижды перекреститься и поскорее бежать. Особенно много наяд водится в Спарте. Кроме того, была замечена целая компания весельчаков, которые любят ночами плясать на вершине горы Тайгет, а вместо ног у этих существ — ослиные копыта.

Греки любят рассказывать истории о наядах, которые вышли замуж за обычных мужчин. Почти в любой деревне найдется человек, у которого прабабушка — наяда. Подобно девам-тюленям из фольклора Гебридских островов, нереиды тоже неизбежно покидают своих мужей и лишь изредка возвращаются повидаться с детьми. Наяды всегда обретаются возле воды, поэтому в некоторых областях Греции их называют «томимыми жаждой». Считается, что наяды могут похищать людей, и крестьянские матери опасаются в сумерки отпускать своих детей к источнику.

Выслушивая эти фантастические истории, я подозревал, что мой приятель слишком умен и образован, чтобы в них верить. Тем не менее я со всей серьезностью заявил, что в такой древней стране, как Греция, вполне допустимо появление различных магических существ. После чего спросил, а доводилось ли ему самому сталкиваться с наядами?

Он замешкался. Я видел, как в его душе современный образованный человек борется с простым греческим крестьянином. Наконец, с заметным усилием, он произнес:

— Однажды вечером в Спарте я видел какое-то странное создание. Дело происходило в оливковой роще… Да, думаю, это была наяда.

Это признание как-то сблизило нас. Слушая его истории, я внезапно подумал: а ведь в основе всех греческих суеверий лежит не что иное, как классическая литература. Боги, нимфы, сатиры — все мифические персонажи — превратились в современных великанов-людоедов и привидения. Сотни сугубо греческих святых — чьи гробницы разбросаны по склонам диких гор или же стоят возле одиноких источников — либо новообращенные духи, либо некие христианские персонажи, помещенные туда для противодействия языческому влиянию.

Как-то за вечерней беседой мой приятель поведал мне, что исцелился от неведомой болезни, посетив чудотворную гробницу на острове Тинос.

— Посмотрите на меня сейчас! — воскликнул он, ударяя себя в грудь. — Разве я не здоровяк? Ни за что не скажете, что в свое время я был похож на бледную тень! А ведь так и было. Я умирал. А затем съездил на Тинос и вернул себе здоровье.

Эта история меня заинтриговала, потому что я уже неоднократно слышал о чудотворной иконе с острова Тинос. Известно, что в процессе христианизации Греции многие языческие обряды выжили: они были поглощены новой религией и благодаря этому соблюдаются по сей день. Возможно, самым ярким примером тому служат ежегодные паломничества на остров Тинос, которые происходят в марте. Тысячи бедняг — хромых, кривых, парализованных — отправляются на остров и проводят ночь в крипте местной церкви. Таким образом сохраняется известный с античных времен обычай спать в храме. Подобная форма врачевания была распространена по всей Древней Греции, особенно в Эпидавре. Я попросил своего собеседника рассказать подробнее, как проходит лечение на острове.

— Я был настолько болен, — начал он свой рассказ, — что едва мог передвигаться самостоятельно. Но там все были больные. Тысячи людей поднимались ползком на холм, где стояла церковь, — кто на коленях, кто на руках. Некоторых катили родственники на колясках. Среди них были слепые или те, кто потерял руку или ногу. Несчастные со всей Греции приехали на Тинос. Ночь перед торжественной службой я провел в пещере под церковью — той самой, где когда-то нашли икону. Туда набилась целая толпа. Все прибыли со своими постельными принадлежностями. Перед сном мы выпили святой воды из источника, а потом постарались заснуть. Утром мы отправились на службу и приложились к чудотворной иконе. Она совсем маленькая и вся покрыта серебром. После этого я почувствовал, что здоровье понемногу возвращается ко мне. Не могу передать, какое счастье я испытал! Все это случилось много лет назад, и с тех пор я в полном порядке…

Через несколько дней мой агент покинул Коринф, ему предстояло везти группу туристов в Афины. Мне довелось еще раз с ним встретиться. Я увидел его стоящим на руинах Коринфа: хорошо поставленным, профессиональным голосом он что-то рассказывал компании англичан. Я помахал ему издали, а он снял шляпу и отвесил мне низкий поклон.

5

Во время своего пребывания в Коринфе святой Павел наверняка видел большую часть зданий, которые сейчас раскопаны археологической экспедицией. Он видел Фонтан Пирены, дорогу на Лехеон, те улицы, чьи фундаменты ныне обнажены, ну и, конечно, семь колонн, оставшихся от величественного храма Аполлона.

Существуют, однако, две реликвии, которые связаны непосредственно с апостолом. Одна из них представляет собой камень с частично сохранившейся надписью на греческом языке. Предполагается, что этот камень располагался у входа в еврейскую синагогу. А вторая — план базилики, в которой вершил свой суд римский проконсул Галлион. В более поздний период это помещение расширили, однако при раскопках выявились первоначальные контуры здания — такие, какими они были при Павле.

Я пришел туда ранним утром, чтобы еще раз перечитать Послание к Коринфянам. Устроился с максимальным комфортом: уселся на стену, использовав капитель мраморной колонны как подставку под спину. Под ногами у меня лежали заросшие травой развалины того зала, где некогда собиралась важная публика, а ныне резвились на солнышке зеленые ящерки. Сейчас я сидел буквально в пяти минутах ходьбы от того места, где жили коринфские восприемники Павла.

Я представляю себе Павла в Коринфе — немолодого уже человека, утомленного годами странствий и лишений; на спине его шрамы, оставленные филиппийскими ликторами, в душе память о преследованиях в Фессалонике, а в ушах до сих пор звучит издевательский смех афинских философов. Он сам сознавался: «И был я у вас в немощи и в страхе и в великом трепете»[38].