В отличие от наших сословий, принадлежность к гантруским кастам пожизненна; ни заслуги, ни преступления, ни иные перипетии судьбы не могут ее изменить. Меняется лишь положение внутри касты. Так, купец, даже разорившись, скатится на самое дно среди себе подобных, но все равно останется купцом, и представители низших каст должны будут относиться к нему с соответствующим почтением. Это, однако, не так удобно для привилегированных каст, как может показаться на первый взгляд. Почтением-то сыт не будешь. А нанять купца на работу, предназначенную для низшей касты, или — упаси гантруские боги! — подать ему милостыню нельзя, это оскорбление кастового достоинства. Причем закон не спрашивает у такого неудачника, что для него важнее — сохранить достоинство или не умереть с голода. Оскорбление достоинства одного есть оскорбление достоинства всей касты и посему терпимо быть не может. Что ж, при всей глупости негибкой кастовой системы как таковой нельзя не признать, что такая ее особенность, по крайней мере, дисциплинирует.

Все это, конечно, интересно. Но плыть до Гантру предстояло не меньше месяца, а у меня не было воды.

Вы, наверное, будете смеяться. Но поверьте — мне было не до смеха. Я уже сказала, что не пью спиртного. И по идейным соображениям, и просто потому, что мне не нравится вкус алкоголя. И тем не менее весь этот месяц день за днем я пила исключительно дралигамское тринадцатого года. Самое дорогое вино во всем западном Инйалгдаре. Такое могут себе позволить разве что король и некоторые купцы первой категории. Да и то не станут этого делать, ибо подобное мотовство свидетельствует о дурном вкусе. Я пила его с отвращением. Ну, может, отвращение — слишком сильное слово, по сравнению с другими винами это, должно быть, действительно превосходно… но соки все равно вкуснее. Не говоря уже о мерзкой сухости во рту, которая, как мне вскоре пришлось убедиться, является расплатой за подобное питье.

А еще я вымачивала в нем зерна и ела. Уверена, никто и никогда не использовал дралигамское для такой цели!

К счастью, оно не слишком крепкое, так что мне хватало утолить жажду, не слишком при этом пьянея. То есть выпитое проявлялось главным образом в том, что я много спала — ну да оно и к лучшему, все равно делать было нечего. Во время же бодрствования сознание оставалось вполне ясным.

По крайней мере, достаточно ясным, чтобы задумываться, как мне выбраться отсюда в конце плавания. Прежний способ, в ящике, не годился: наверняка сразу же после разгрузки эти ящики доставят в укромное место с надежными стенами и, конечно, сразу откроют, чтобы убедиться в наличии и качестве товара. Можно было бы дождаться, пока на борт поднимутся гантруские таможенные чиновники, и сдаться им, но контрабандный груз, скорее всего, выгрузят, не заходя в порт, в какой-нибудь укромной бухте, так что помощи ждать неоткуда. Внаглую выскочить на палубу и выпрыгнуть за борт, когда берег будет уже близко, тоже не получится — они, конечно, растеряются, и, прежде чем начнут стрелять, если вообще осмелятся поднимать шум, я была бы уже далеко, но в ледяной воде мне долго не продержаться…

По правде говоря, не знаю, повлиял ли алкоголь на план, который я приняла в итоге. Во всяком случае, он был дерзкий до безумия. Как, впрочем, и все мое путешествие через полмира к звездным пришельцам. Основывался он на трех предпосылках:

1) если контрабанду грузили темной ночью, подгадав, когда в небе не будет ни Лийи, ни Лла, — видимо, в такое же время и будут разгружать;

2) никто из команды даже в мыслях не допускает, что на борту может находиться чужак, а аньйо, как я уже могла убедиться, склонны видеть то, что ожидают увидеть, а не то, что есть на самом деле;

3) моя верхняя одежда весьма напоминает робу, какие носят матросы в такую пору, и капюшон в холодную и промозглую погоду можно будет надвинуть поглубже, не вызвав подозрений. Правда, даже в капюшоне рост у меня был ниже, чем у среднего матроса, но и тут все не так страшно — за одиннадцать месяцев своего путешествия я несколько подросла. Вот, правда, туфли мои не похожи на грубые матросские башмаки, но будем надеяться, у них найдутся дела поважнее, чем пялиться на мои ноги.

Были, конечно, и другие уязвимые места. Если судно невелико, значит, невелика и команда, а тогда могут заметить, что появился лишний аньйо. Особенно если все роли при разгрузке четко расписаны заранее и я окажусь, как говорится, лишним камнем в кладке. Хотя это вряд ли — нарушителей закона редко отличает высокая дисциплина, даже если это илсудрумцы… Или со мной могут заговорить. Сделать вид, что простыла и осипла? Сошло бы в толпе, но не на корабле, где все друг друга знают. Однако была ли у меня лучшая альтернатива? Я решила, что в худшем случае фактор неожиданности остается все же на моей стороне и спрыгнуть за борт я успею. Хотя лучше бы, конечно, отложить купание до более теплых времен.

Несколько дней я провела в полной темноте, экономя последние остатки масла. Мои глаза настолько привыкли к мраку, что различали даже самый слабый проблеск света; так, хотя крышка люка прилегала плотно, я теперь уже видела, когда дневной свет очерчивает ее едва заметной каймой, и таким образом различала время суток. Слух тоже обострился, и, приникая ухом к борту, я по звуку рассекаемой корпусом воды делала выводы о скорости корабля. Доносились до меня и команды, которые выкрикивал на палубе боцман. И вот, когда в вечерних сумерках корабль лег в дрейф, я поняла, что решающий этап близок.

Я зажгла лампу, готовая задуть ее при первых звуках со стороны люка. Предстояло выполнить еще одну деталь моего плана. Я достала пригоршню зерен и бросила на пол, сидя на ящике с прутом наготове. Свет лампы тут же отразили глаза-бусинки, и из темноты в освещенный круг высунулась острая бурая мордочка. Йаги меня совершенно не боялись, потому что в последние дни я их кормила. Делала я это, конечно, не из любви к этим шестиногим голохвостым тварям — кто их вообще любит? — а ради этого вот момента. Молниеносный удар прутом — и грызун, отчаянно пища, засучил лапками в агонии. Дождавшись, пока он затихнет — еще не хватало, чтобы тяпнул за палец! — я сунула мертвого йага в карман своей верхней одежды, перебралась за лестницу, спряталась среди тюков с мехами, и потушила лампу.

Теперь оставалось только ждать.

Ждать пришлось довольно долго. После заката прошло несколько часов, прежде чем до меня донесся отдаленный лязг разматывающейся цепи и плеск упавшего в воду якоря. Затем наконец открылся люк, впустив свет фонаря и уличный холод.

Я застыла с бешено стучащим сердцем, когда матросы склонились над первым ящиком. Но они ничего не заподозрили. Просто подняли его и потащили наверх.

Разумеется, я приняла меры, чтобы ящики выглядели как нетронутые. Даже, орудуя прутом вместо молотка, заново вбила гвозди, чтобы крышки держались. Бутылки снова лежали внутри под слоем зерна и даже весили почти столько же. Дело в том, что… не знаю, стоит ли об этом рассказывать, но раз уж это тоже помогало моему плану… Короче, сами понимаете, специально оборудованного туалета в трюме не было. А я все же слишком чистоплотна, чтобы разводить скотство там, где живу. Мочиться в бутылку ужасно неудобно, даже если использовать отбитое горлышко другой бутылки в качестве воронки, но… Кстати, руки после этого я тоже мыла дралигамским тринадцатого года.