облаков, густых и серых, словно шкура игуаны. Лэмпли казалось, что облака эти мчатся в лихорадочной спешке, переваливаясь друг через друга и пытаясь убежать от урагана. «Вот так и бывает, когда худшему ученику разрешают сесть за первую парту. – Лэмпли наконец выпустил на свободу мысль, притаившуюся в глубине сознания: – Какого еще урагана? Черта с два эти разрозненные высокие пустынные ветры способны создать ураган, Лэмпли! Ты рассуждаешь в понятиях торнадо или „пыльного дьявола“[69], но это неправильно. На торнадо очень мало шансов, а если там собирается „пыльный дьявол“, то этот сукин сын будет самым большим из всех, что когда-либо скручивались из вихревого ветра».

Ну хорошо, а если это обычная песчаная буря? Их постоянно вышвыривает из себя пустыня Мохаве, когда два гребня высокого давления не поладят между собой и начинают неуклюже топтаться, пытаясь убраться с пути друг у друга. Как и все пустыни мира, Мохаве постепенно ползет вперед. По грубым подсчетам, она уже подмяла под себя двадцать пять тысяч квадратных миль Калифорнии, но желает захватить еще больше. Каждые несколько лет она подкрадывается с заднего хода к очередному окрестному городку и проглатывает его, медленно и невинно, словно золотой пес, который не укусит тебя ни за что на свете. Но потом, когда из этой печки с воем выскочит ветер со скоростью сорок пять или даже пятьдесят миль в час – как всегда внезапно, – золотой пес превратится в хищного зверя, который проскользнет через баррикады из мешков с песком и кирпичные стены и оставит за собой изменчивый след.

«Это не может быть песчаная буря», – сказал себе Лэмпли. Нужно, чтобы два гребня высокого давления оседлали Калифорнию и шесть соседних штатов в медленном смещении на восток; нужно, чтобы до понедельника небо было чистым, с умеренным западным ветром. И за шесть лет в Национальной метеорологической службе Лэмпли не слышал и не читал ни об одном урагане, который выстреливал бы щупальцами песка так высоко. Все равно как если бы Мохаве решила, что лучше напрыгнуть, а не подкрадываться.

Лэмпли еще немного понаблюдал за небом, а потом поднялся по небольшому склону к «Хилтону». Здание изрядно потрепало непогодой, оно казалось таким же древним, как и окружающие горы, но обстановка внутри была вполне уютной, с тканым красно-коричневым индейским ковром на полу, двумя старыми, но добротными стульями возле дровяной печки, в которой не было нужды, поскольку температура снаружи поднялась до шестидесяти с небольшим по Фаренгейту. Еще здесь стояли стол и шкаф с потрепанными книгами у окна, открывавшего вид на запад, на горнолыжную базу в Маунт-Балди и озеро Сильвервуд. По другую сторону от окна располагалось всевозможное электронное оборудование: индикаторы скорости ветра, датчики давления и экран радара, который показывал сейчас передвижение жидко-зеленых скоплений облаков наверху. На столе стоял черный телефон, рядом с фотографией Бонни, жены Лэмпли, и их двухлетнего сына. На стене над телетайпом висел красный телефонный аппарат, связанный напрямую с Национальным метеоцентром в Эл-Эй.

Лэмпли уселся за стол и набрал на черном телефоне номер метеостанции в Туэнтинайн-Палмсе. За окном виднелась вышка природоохранной службы, похожая на тонконогую боевую машину марсиан из «Войны миров».

– Хэл? – проговорил он, когда в сорока пяти милях от него подняли трубку. – Это Боб из «Хилтона». Ну что там у тебя внизу?

Голос Хэла прозвучал слабо не только из-за расстояния, но и из-за странной погоды.

– У нас все еще высокие ветры из Песоч…

Пронзительный треск.

– …Боб, подожди секунду. Дай мне проверить показания, хорошо? Западный и юго-западный…

Виз-з-зг.

– …от тридцати до сорока миль в час, порывами до сорока пяти. Давление воздуха упало с…

Щелк-щелк.

– …за последние девяносто минут. А как у тебя наверху?

– Облачный город, – ответил Лэмпли. – Хотя давление все еще равномерно опускается. Я слышу какие-то помехи, говори, пожалуйста, громче.

– Что? Я не… все это…

– Громче! Я не понимаю, что происходит. Внезапный перепад давления – или что это такое?

– Нет, это не из Канады. Чудно как-то. В Вегасе погода… ясно и солнечно, выше восьмидесяти пяти…

– Значит, что бы это ни было, оно происходит прямо в Мохаве?

– Извини… ничего не слышно…

– Похоже, у нас проблемы со связью. Слушай, я перезвоню тебе часа в два. Если эти ветры что-нибудь устроят, дай мне знать.

– Ясное дело. Поговорим… позже…

Лэмпли повесил трубку и посмотрел на красный телефон на стене. Он будет чувствовать себя глупо, если позвонит в Национальную службу Эл-Эй из-за каких-то ветров в пустыне, какими бы сильными ни были порывы. Значит, это зародыш песчаной бури, и что дальше? Служба погоды в Эл-Эй-экс убережет самолеты от любых неприятностей, а горы примут напор ветра на себя. Рано или поздно буря рассеется и ветер утихнет.

А что, если этого не случится? Что, если этот сукин сын наберет такую силу и ярость, что пронесется через горы и обрушится на Эл-Эй?

«Это невозможно, – успокоил он себя. – Лос-Анджелесу может достаться немного песка, но им и в самом деле нужен ветер, чтобы сдуть покров смога. Не о чем беспокоиться».

Он еще какое-то время смотрел на телефон, потом взглянул на шкуру игуаны в небе за окном и вернулся к детективу о Майке Шейне, который он читал, перед тем как услышал скрежет песка по стеклу.

VIII

Гейл Кларк остановила свой «мустанг» у обочины на Ромейн-стрит и удивленно взглянула на нарисованное на двери дома черное распятие. Под ним была надпись на незнакомом языке. Некоторые окна тоже перечеркивали кресты – дом походил на странную, загадочную церковь. Гейл посмотрела на почтовый ящик: «Палатазин». Она заметила капли краски, черный рисунок был свежим. Гейл постучалась и подождала ответа.

Был почти час дня. Гейл потратила два часа на то, чтобы выбраться из дома, потом заехала в «Панчос», заставила себя проглотить два тако перед поездкой через весь Голливуд. Она переоделась в чистые джинсы и светло-голубую блузку. Тщательно выскоблила лицо, и если она и не светилась теперь розовым сиянием, то все же выглядела куда лучше, чем утром. Однако безжизненный потрясенный взгляд никуда не делся. Позади нее, среди деревьев и оград, кружил ветер, и шорох его напоминал едва сдерживаемый смех.

Дверь открылась, из нее выглянул Палатазин. Кивнул и без лишних слов отступил в сторону, пропуская ее в дом. Он был одет в серые брюки и белый бадлон, демонстрирующий его брюшко во всем великолепии. Выглядел он непривычно беззащитным, как любой человек, если не смотреть на него с другой стороны стола в кабинете капитана