В декабре 1950 г. в меблированной комнате Джона на Западной 12-й улице проходила вечеринка. Собрались литераторы, с которыми хозяин познакомился на разных работах, и несколько художников, ставших недавно его друзьями. Дресс-код был консервативным, а разговоры — заумными, вдобавок играла классическая музыка[1273]. Двадцатичетырехлетний Фрэнк недавно приехал в Нью-Йорк из Мичигана; в аспирантуре были каникулы. Он появился в дверях с обычным для него видом человека, испытывавшего большие надежды. О’Хара был одет в свою униформу: шетландский свитер без рубашки, армейские брюки и теннисные туфли[1274]. Его появление возымело эффект разорвавшейся бомбы. «По сравнению с ним все остальные казались какими-то запуганными и смущенными или, наоборот, страдающими манией величия», — вспоминал Кох[1275]. А Джимми Шайлер сказал:

Друзья часто отмечали походку Фрэнка. Один приятель назвал ее «легкой и фривольной… Это была прекрасная походка. Очень уверенная. Она как бы говорила: “Мне на все наплевать”, а иногда: “Я знаю, что вы все на меня смотрите”»[1277]. Плавность и грациозность движений Фрэнка превосходно сочетались с его мастерством в общении. «У него были идеальные манеры, он был настоящим джентльменом, — утверждал Кох. — Что бы он ни делал, вы от этого становились счастливее. Рядом с Фрэнком я чувствовал себя лучшим человеком. Более щедрым, более вдохновленным»[1278]. Композитор Морти Фельдман назвал Фрэнка «Фредом Астером, чьей Джинджер Роджерс было все художественное сообщество… [Он относился] ко всему этому как к огромным декорациям к какому-то безумному гламурному фильму»[1279].

К концу той вечеринки у Джона Фрэнк влюбился, причем неоднократно.

Он влюбился в Джейн Фрейлихер. Сама она говорила, что они с Фрэнком подружились примерно «секунд за шесть». И продолжала: «Это была связь, которой у меня больше никогда ни с кем не было. Близость между нами возникла мгновенно… Знаете, это так льстит, когда кто-то сидит рядом и смотрит на тебя в абсолютном восхищении и изумлении. И каждое твое слово воспринимает как наполненное глубочайшим смыслом. Фрэнк действительно так считал»[1280].

Он влюбился в Ларри Риверса. Они проговорили два часа, после чего нашли «за оконной занавеской укромное местечко и начали там целоваться»[1281]. «Я увидел торчащие из-под занавески две пары туфель, — вспоминал потом Джон. — Одной парой были извечные белые теннисные туфли Фрэнка, а второй — ботинки Ларри Риверса»[1282]. Двое парней были почти одинакового роста, обладали схожим телосложением и энергетикой. «Мне ужасно нравились его грязные белые кроссовки студента Лиги плюща, а он обожал мои руки, измазанные маслом, — говорил Ларри. — Он был очаровательным сумасшедшим. Как дуновение ветра, иногда теплого и приятного, а временами такого порывистого, что приходится закрывать глаза и приглаживать растрепанные волосы»[1283].

Он влюбился в Нью-Йорк. Фрэнку ужасно хотелось остаться в этом городе, но ему необходимо было закончить учебу в Мичигане. На это ушли бесконечная зима, весна и лето. Перетерпеть столь долгое ожидание молодому человеку помог только приезд Джейн.

В августе 1951 г. Фрэнк, наконец, обосновался в Нью-Йорке. И с этого момента поэт держался за его мостовые и улицы, словно бросая вызов всем, кто бы ни пожелал заставить его уехать. Он, как первый «певец больших городов» Бодлер, для того чтобы творить, не нуждался в одиночестве[1284]. Ему требовалась жизнь. В далеком XIX в. поэт считался жрецом, сидящим в высокой башне из слоновой кости и дающим оттуда свое благословение народу. Бодлер бросил вызов собратьям, чтобы открыть им глаза на поэзию повседневной человеческой жизни. Он призывал их утверждаться «в сердце множественности, среди взлетов и падений, в гуще мимолетного и вечного». Увещевал влиться «в толпу, как если бы она была колоссальным источником электрической энергии»[1285]. Именно к этому стремился и Фрэнк. В компании своих единомышленников, поэтов и художников.

В декабре он устроился на работу на стойке регистрации в Нью-Йоркском музее современного искусства. По словам Фрэнка, он изначально хотел иметь доступ к ретроспективной выставке полотен Матисса, чтобы смотреть его картины в любое время. Но потом поэт остался в музее, так как ему очень понравилось быть окруженным искусством и служить ему[1286]. «Впервые заглянув к нему на работу, — вспоминал потом Джимми Шайлер, — я нашел его в билетной будке. Скоро нужно было начинать продавать билеты посетителям музея, а пока Фрэнк писал стихотворение в желтом блокноте в линейку. Перед ним лежал перевод книги “Как защитить от зайцев молодые вишневые деревья” Андре Бретона»[1287]. По словам Джона Эшбери, в те времена «не было ничего, что хоть как-то годилось бы в качестве базиса для свободного самовыражения, в котором инстинктивно нуждался Фрэнк»[1288]. Такого материала действительно не было тогда в поэзии, но он присутствовал в изобразительном искусстве. И Фрэнк вскоре обнаружил, что его неудержимо тянет к людям, которые эти произведения создают. О’Хара искренне восторгался своими новыми знакомыми — нью-йоркскими художниками. Ведь он знал, на какой риск они шли, выбрав свой образ жизни и профессию[1289]. Фрэнк потом объяснял: