Люди Королевства встрепенулись. Асторек посмотрел на них с удивлением.

— Вам известно это имя?

— Он совершил множество злодеяний на нашей земле, — ответил Ваэлин. — Он мертв.

— Как долго я надеялся услышать это! Я всегда считал, что ему суждена скорая погибель. Хотя ходили слухи, что, как и некоторые из высших сановников, носящих красное, генерал гораздо старше, чем кажется. У Токрева была репутация гения тактики, но очень строгого и сурового командира. Когда мы присоединились к армии, как раз судили трех офицеров за пораженческие настроения, одного — командира целого батальона. Несчастных повесили. Токреву приказали сосредоточить усилия на горных племенах, потому что годичная квота рабов была выполнена лишь наполовину. Но генерал горел желанием пойти далеко на снежный север, где, как гласили легенды, на льду жили дикие племена, и Одаренные среди них встречались гораздо чаще, чем на континенте. Многие офицеры, включая моего отца, не одобряли генеральских планов. Но Токрев очень наглядно показал, что происходит с недовольными, и мы покорно отправились на север. По пути туда нам пришлось пробиваться через территории враждебных племен, суровых людей, привыкших к постоянным битвам, опытных и устрашающих воинов. Но, к счастью для нас, между собой они дрались с такой же охотой, как и с ненавистными южанами, и потому никогда не собирались в достаточном количестве, чтобы представлять серьезную угрозу. Нашему батальону дали задание патрулировать фланг. Это сложно даже для очень опытных командиров, а уж для моего отца было запредельной трудностью. Потому наш первый бой ожидаемо закончился катастрофой. Отец завел нас в узкое ущелье, а сверху ударили лучники и пращники. Нашему старшему сержанту хватило ума скомандовать атаку, мы вынеслись вперед из ущелья, но там нас ожидали. Тысяча вопящих дикарей кинулась на нас со склонов. Я увидел, как моего отца сшибли с коня, и бросился спасать его, ведь все-таки он мой отец. Я сумел пробиться к нему, но тут вражеский топор подсек переднюю ногу моего коня, и мы с отцом оказались пешими в окружении. Отец был ранен и почти не видел, что делается вокруг, из глубокого пореза на лбу хлестала кровь. А вокруг выли и верещали дикари, раздирая наш батальон на кусочки. Горцы шли к нам и смеялись над нелепыми попытками мальчишки защитить отца, шатавшегося, как пьяный, и отдававшего приказы трупам. У меня тряслись руки, и я уже думал, что все, конец — и вот тогда Дар впервые проснулся во мне. Неподалеку горцы собирали отбитых коней. У горцев мало своих лошадей, потому добытые в бою дорого ценятся. Я почему-то был уверен, что если мы завладеем конями, то сумеем спастись. Я уставился на них, желая, чтобы они услышали мое отчаяние, — и те вдруг все вместе кинулись к нам, вырвались из рук горцев, раскидали и растоптали тех, кто окружил нас. А два коня встали подле нас, как вкопанные. Я кое-как усадил отца в седло, и мы поскакали наобум. Все уцелевшие лошади шли за нами. Ехали мы целую вечность, я вконец обессилел и понял, что у меня из носа, глаз и рта течет кровь. Я вывалился из седла и впал в беспамятство. На следующее утро нас обнаружил патруль варитаев-разведчиков. Мы лежали среди табуна лошадей. Нас отвезли в лагерь. Лекарь-раб привел отца в чувство травяным отваром, но рассудок так и не вернулся к нему. Отец глядел на меня так, будто не узнавал, лепетал чушь, которую никто не мог разобрать. Хотя мой отец, очевидно, помешался, генерал Токрев все равно судил его за неспособность командовать и трусость. Как единственный наследник, я был обязан наблюдать, как обезглавили моего отца. Генерал объявил весь его род недостойным свободы, обрек меня на рабство и, само собой, присудил все наше состояние себе. Рабская жизнь редко бывает легкой, но судьба армейского раба ужасна. Моими товарищами были большей частью трусы и дезертиры. Их постоянно били, чтобы подавить всякую волю к сопротивлению, малейшее непослушание каралось долгой пыткой и мучительной смертью. Такая участь постигла троих по пути на север. Нас гнали, будто скотину, грузили чрезмерно и для самого сильного мужчины, держали впроголодь. Не приходится удивляться, что, когда мы достигли льда, из двухсот рабов осталось лишь полсотни. Славные генеральские победы начались с разрушения небольшого поселка на океанском берегу. Там жило с полтысячи мелкорослых, одетых в меха людей. Победа представлялась легкой, но аборигены оказались отнюдь не беззащитными. Они повелевали медведями, огромными белыми зверями, не боящимися боли от пробивающих их шкуры стрел и копий. Прежде чем погибнуть, медведи убивали роты солдат. Генералу пришлось задействовать целую бригаду. То, что выглядело пустяком, обернулось долгим тяжелым боем. Генерал захватил поселок, хотя большинство жителей удрало по льду. В плен попали те, кто остался задерживать наступающих. Мужчины и женщины, почти все раненые, не желали вставать, как их ни мучили. Пленных затащили в клетки, но аборигены отказывались есть и вскоре все погибли. При том никто из них не сказал и слова. Хотя Токрев тут же отправил приукрашенное известие о победе в Волар, войска не разделяли командирского торжества. Настоящая зима еще не пришла, а солдаты уже умирали от холода. Вольные мечники с ужасом глядели на бескрайнюю ледяную равнину. Но никто не осмелился возразить генералу, и вскоре я с дюжиной таких же несчастных волок сани по льду. С каждым утром нас становилось меньше. Наконец остались лишь четверо, считая меня. Надсмотрщики проклинали и били нас, но хочешь не хочешь, а пришлось уменьшить нашу поклажу. Мы оставили много ценного провианта, потому что не хватало рабов тащить его. Начало бурчать в животах, люди злились, с каждым шагом по льду страх разрастался — и, как оказалось, недаром. Медвежий народ просто выжидал, позволял нам платить жизнями и припасами за каждую пройденную милю, пока светлое время не сократилось настолько, что армия проходила всего несколько миль в день. Странно, но я стал лучше питаться. Главный надсмотрщик провалился в укрытую под снегом трещину и погиб, а его подчиненные едва держались на ногах от холода. Я безнаказанно забирал пайки погибших собратьев. Из рабов я выжил один. Некоторые умерли от побоев, но большинство унес лютый холод. Я помню день, когда я в последний раз видел генерала. Он тогда вышел вперед колонны, расхаживал туда-сюда по льду, притопывал от нетерпения. Наверное, чего-то ждал. Я немного отъелся, окреп и придумывал безумные планы мести. Надсмотрщики все меньше обращали на меня внимание. Их осталась всего-то пара, и они не заметили, что я добыл ключ от своих цепей у очередного погибшего, пьяницы, заснувшего в расстегнутых одеждах и замерзшего насмерть. Так просто было бы отомкнуть цепь от саней, помчаться к генералу, обвить цепью его шею и задавить прежде, чем успеют среагировать его куритаи. Пустая фантазия. Генерал был вдвое крупнее меня, и куритаи перехватили бы меня еще на полпути. Я был молод, а у молодых надежда всегда горит ярче. Я не забыл, как на моих глазах обезглавили отца, так страшно заплатившего за свою глупость. Я сунул ключ в замок и приготовился исполнять план. Я часто думал, что произошло бы, не появись безглазый человек. Наверное, на льду остался бы очередной труп раба, каких множество отмечало путь армии. Но иногда мне казалось, что мгновение страха в генеральских глазах, когда цепь захлестывает шею, мгновение моей власти над этим ублюдком стоило бы потраченной жизни. К счастью, пришел безглазый, и я забыл о безумном плане. Безглазый походил на людей, убитых нами в поселке на берегу: такой же мелкорослый, широколицый, в мехах. Но вместо медведей он привел очень больших боевых котов. Они вынырнули из тумана, встали по бокам безглазого, перепугав наших оставшихся лошадей и многих вольных мечников. Люди схватились за мечи, но генерал приказал отставить. К моему изумлению, он заговорил с дикарем, и не на диком языке, а на воларском. Еще больше изумило, как он разговаривал. Он чуть ли не раболепно кланялся, горбился, втягивал голову в плечи. Говорили тихо, но ветер доносил обрывки фраз. «Тебе приказали ждать», — сказал безглазый генералу. Токрев смешался, покраснел, заговорил на военном жаргоне, который мой отец так любил, но едва понимал, — что-то про перехват инициативы, превентивные удары. Безглазый сказал генералу, что тот — дурак. «Возвращайся следующим летом, если тебе оставят с чем вернуться», — сказал безглазый и ушел, забрав котов с собой. Мы встали лагерем на льду и, думаю, все без исключения про себя умоляли Токрева повернуть назад на рассвете. Но Медвежий народ не оставил нам выбора. Первыми напали копьястребы. Они сотнями пикировали с неба, вырывали глаза, сдирали лица и откусывали пальцы. Казалось, пошел красный дождь. Вольных мечников обуяла паника, и лишь куритаи с варитаями откликнулись на сигналы рожка, встали защитным кордоном вокруг лагеря. На мгновение все стихло, ночь за светом факелов казалась белесой пустотой — и тут ее разорвал слитный рев сотен разъяренных медведей. Они ударили с двух сторон плотными клиньями мышц и когтей. Они разметали варитаев, будто солому, и в клочья разорвали лагерь. Повсюду падали визжащие располосованные люди, медведи выпускали кишки, сносили головы, разбивали людей в кровавые ошметки. В последний раз я видел генерала удирающим вместе с группкой куритаев, отчаянно отбивающихся от медведей. За генералом сбежала кучка ошалевших от страха вольных мечников. А я так и сидел у саней, усыпанных останками моих надсмотрщиков. Все происходило с ужасающей стремительностью. Медведи, похоже, предпочитали не драться, а раздирать трупы, но среди теней я различил силуэты множества набегающих воинов с копьями. Над их головами катился грохот от слитного хлопанья множества крыльев. Я понял: помедлить еще мгновение здесь — значит умереть. Я отомкнул цепь и, не заботясь о том, чтобы схватить хоть какие припасы, побежал в темноту. Я думал только о побеге и мчался до тех пор, пока ноги не подкосились от усталости. Я решил полежать немного и набраться сил, но было очень холодно, и невыносимо навалилась усталость. Я, наверное, ушел бы в бесконечный сон, если бы не услышал хруст медвежьих когтей по льду. Ужас придал мне сил, я, шатаясь, встал, но на большее меня не хватило. Я упал снова. Я знал, что у меня нет шансов, и повернулся лицом к своей погибели. Сквозь сумрак ко мне шла огромная тень с окровавленными лапами и мордой. У воларцев нет песен смерти. Воларцы не верят в богов или в вознесшиеся души, способные услышать эти песни. В последние мгновения я думал о глупых мечтаниях отца и о том, что так и не набрался храбрости расспросить его о матери.