креслу, в котором сидела девушка, и бросился перед ней на колени. – Все позади, все хорошо…

– Догоните его, – из-за края расползшейся ткани, обнажившей заметно больше того, что уместно было бы обнажить в присутствии двух посторонних мужчин, Элиза пальцами вытянула какой-то медальон, – догоните и дайте ему это…

– Что это?

– Противоядие! Противоядие моего аптекаря от отравы доктора Шиммера…

– Вы выкрали у них яд и заказали для себя?..

– Да, дьявол вас возьми, да! Идите же за ним скорее!

Я поднялся.

– Марк, как вы не понимаете, это же ваш свидетель… – увидев, что я медлю, Элиза с усилием поднялась с кресла и сделала неуверенный шаг по направлению к двери.

Опомнившись, я догнал ее, выхватил из ее рук медальон и ринулся вон из дома.

Выбежав на улицу, я принялся озираться по сторонам.

Корзунова нигде не было видно.

Напугав своим безумным видом и малопонятными несвязными расспросами нескольких проходивших мимо мещан, я бросился в дальний конец переулка. Там, у перекрестка дорог, в косом вечернем солнечном свете я увидел фигуру Корзунова: он брел без шапки и перчаток, с каждым шагом все сильнее и сильнее раскачиваясь из стороны в сторону. У края дороги он остановился и схватился обессилевшей рукой за фонарный столб. В какое-то мгновение мне казалось, что он пойдет дальше – направо, по привычной ему дороге по направлению к своему дому, – но он вдруг, сделав следующий шаг, качнулся, споткнулся и завалился ничком на обочину, лицом прямо в грязный рыхлый сугроб.

Со всех сторон к темневшему теперь в снегу телу стали слетаться прохожие. Они появлялись на дороге из переулков, из домов, из-за поворота улицы, будто давно сидели там в засаде, и сейчас, обгоняя меня слева и справа и взапуски несясь к месту происшествия, обступали моего друга, моего бывшего друга, подобно стае стервятников, толпясь вокруг, толкаясь локтями, что-то крича и о чем-то горячо споря.

Остановившись прямо посреди мостовой, я схватился за виски ладонями, в одной из которых теперь холодел тяжелый медальон Элизы, и в голос зарыдал.

Глава XXIII

Через час в сумрачных апартаментах молодой жены приказчика Огибалова появился следователь Данилевский, срочно вызванный мною через посыльного. За ним спешил крепкий коренастый военный врач в форменной шинели и с большим саквояжем в руке.

Скинув верхнюю одежду, засучив рукава и с минуту погрев замерзшие пальцы над чугунной печью, снова растопленной в углу столовой, эскулап потребовал огня, прошел в спальню и при помощи Элизы, несколько вялой, безучастной и закутанной теперь с талии по самую шею в плотную серую шаль, принялся заниматься раной Андрея.

В это время я взялся рассказывать Петру Дмитриевичу обо всем, что здесь произошло. Он выслушал меня молча, лишь глядя в окно на улицу, будто бы на то самое место, с которого уже успели увезти бездыханное тело Корзунова. Когда я умолк, он окинул меня пристальным взглядом и, нахмурившись, налил мне в чистый стакан воды.

Несколько удивленный его поступком, я взял стакан, но вдруг понял, что не могу удержать его в руках, дрожавших так, что вода наверняка выплеснулась бы на пол, если бы не заполняла сосуд только наполовину. Сделав из него глоток, я зашел в спальню Элизы и взглянул на себя в зеркало, висевшее над умывальным прибором. В нем отразилась бледная посеревшая тень, теперь лишь отдаленно напоминавшая купца второй гильдии Арбелова.

В столовой появился взволнованный Конев.

– Я, конечно же, буду ходатайствовать о том, чтобы перенести заседание, – ответил он, когда его посвятили в суть дела, – но лишь на несколько дней. Студент Данилевский и Элиза Лангер – наши важнейшие свидетели. Нужно их где-то спрятать до выступления в суде…

– Элиза, голубушка, в вашем доме найдется проверенное спиртное? – перебил адвоката следователь, глядя на мои жонглерские упражнения со стаканом. – А то ведь на полу и без того битой посуды вдосталь!

Элиза неслышно прошлась по комнате и, подойдя к буфету, вынула из него початую бутылку коньяка:

– Это мое. В ней я уверена…

На скатерти появились четыре маленькие белые фарфоровые чашки, на треть наполненные красно-коричневой терпкой жидкостью. Сев в кресло и сделав маленький глоток коньяку, я с трудом поборол тошноту: голова закружилась, под нижней челюстью набухли два пульсирующих желвака, и во рту стало нестерпимо горько. Но, поборов отвращение, я выпил снова, и дрожь понемногу унялась, а из середины живота по телу мало-помалу принялось разливаться тепло.

Из спальни появился врач. Он уверил нас, что рана Андрея не представляет серьезной опасности, однако пациент потерял довольно много крови и потому серьезно ослаблен, так что ему нужен покой и уход. Настоятельно рекомендовав не перевозить раненого на новое место хотя бы ближайшие пару дней, дабы опять не открылось кровотечение, эскулап застегнул на себе шинель и распрощался.

– Крепитесь, Марк Антонович, – сказал мне Конев, когда за врачом закрылась дверь, – крепитесь и рассчитывайте силы. Как бы ни развивались события, вам сейчас нужно готовиться к главной схватке в суде, и потому очень постарайтесь держать себя в руках: храните спокойствие и трезвость ума, будьте осторожны и не поддавайтесь холерическим настроениям! Лучше перечитайте-ка еще раз все имеющиеся у вас записи, особенно бумаги Барсеньевых, и подготовьте себе набросок выступления перед присяжными: все имеющиеся у вас доводы о подложности завещания купца Савельева должны выглядеть в высшей степени убедительными…

– Бумаги Барсеньевых? – я вскочил на ноги. – Вот же черт!..

– Что с бумагами? – проговорил следователь.

– Подождите меня здесь немного, господа, – ответил я. – Я скоро вернусь, и часа не пройдет!

Схватив верхнюю одежду, я распахнул входную дверь и помчался вниз по лестнице.

Еле справившись с шубой, я выскочил на улицу и замахал руками, призывая извозчика.

«Наверняка уже сегодня квартиру Корзунова опечатают, а если князь сочтет нужным, то и обыщут, – ругал я себя, несясь в возке по темнеющим крученым московским переулкам. – Наверняка ведь обыщут, перевернут все вверх дном, чтобы не пропустить второпях какие-нибудь компрометирующие их бумаги, которые уж точно есть в доме их покойного пособника…»

Через двадцать минут я уже был перед дверью квартиры Корзунова. На пороге меня встретила горничная с лампой в руке. По ее виду я понял, что она еще ни сном ни духом не ведает о судьбе своего хозяина. Договорившись, как и в прошлый раз, о том, что я подожду Корзунова в его кабинете, и дождавшись, когда прислуга уйдет к себе, я шагнул в комнату и с облегчением выдохнул: все здесь лежало самым привычным образом на своих прежних местах.

Стараясь не шуметь, я зажег