с улыбкою выслушал, как его сущность и его судьбу прилюдно (и при нём же) пытаются обсуждать, а потом перестал улыбаться и взглянул перед собой на приведшую его женщину, и (как бы душою своей её обежав) заглянул ей в душу; но – и увидел лишь внешность её души! Он сразу же понял: именно она и была в этой преисподней хозяйкой.

Высокая и худая (лет много за сорок), она когда-то была ослепительной красавицей; на ней было черное вдовье тонкое платье и пестрые гетры грубой вязки; у неё была увядшая (хотя всё ещё не скрываемая в вырезе лифа) грудь; она была блондинкой с тонким лицом и не знала, что ему чужды любые блондинки или даже брюнетки!

Она могла быть какой угодно: (выглядеть) много старше или много моложе (своих лет): не за человеческой внешностью сюда явился бывший человек! Хотя и за (своей) внешностью тоже; но – полумрак преисподней (или Садома – прихожей аида) хорошо скрывал её старшинство.

Вот – женщина сама оборачивается к Стасу (и – отворачивается от его забежавшей наперед души), вот – она подходит к нему (и – удаляется от его забежавшей наперед души): теперь она сама, как богиня подземелья, встречает его бездушное тело! Вот – она берет его тело за руку; далее – ведет его и усаживает за стол рядом с собой!

Вот – он поворачивает время (седое, как сигаретный дым в этой комнате) вспять: и опять, и опять – женщина (как заезженная пластинка – повторяя свои дежавю) берет его за руку и – ведёт его, и – усаживает рядом с собой; но – что бездушному телу Стаса с того, если попятится время?

Что любому бездушному телу с того, что когда-то сказал (или – ещё только скажет; или – как раз говорит) Отец, что это хорошо? Что с того «любому» бездушному телу, даже если его «настоящее» будущее – великолепно; что с того, если сейчас многожды лучше для него – не существовать, не быть вовсе, быть никем? А ничего!

Ничто, которое более чем равно всему; потому – (почти что незваный) каждый из нас гость на этом пиру бессмертных! Каждый – их собеседник; каждый (у каждого) вопрошает о том, о чём молча спрашивал Стас (статичный бес) этих едва одушевлённых людей:

– Что мне с вас? Есть ли в вас настоящее будущее? Ведь только в настоящем я и существую.

И это была «настоящая» правда: но – молча он (о том) промолчал, что в любом «настоящем» существует только как сторонний свидетель.

– Что мне с вас? Я вижу слякотную случайность, я вижу торжество неразумия и животной силы; коли нет у меня настоящей власти над всевластным временем – ничего нет для меня и в настоящем. Так зачем мне (ваше) грядущее?

Разумеется, никто его не слышит. И не только потому, что в настоящих прошлом и будущем его слова бесполезны. Правда состоит ещё и в том, что слышать такое возможно; но – необходимо, чтобы душа могла от услышанного отказаться.

А для этого надо из времени выйти. Не возвращаться всё время «во время»; но – стать статичным (обрести маленькую власть над каким-нибудь маленьким отрезком времени); здесь Стас был абсолютно спокоен: над каким-то маленьким отрезком власть у него была, потому – он позволил времени течь плавно и плавно происходить – затем, быть может, чтобы самому услышать из уст ревнивца давным-давно назревший вопрос:

– И всё же, кто это? Зачем он здесь?

Стас – не обернулся; но! Обернулась его душа (чтобы определить собой, какой именно отрезок будет Стасу подвластен);

Отдельная от тела (и отделённая телом от любых окончательных решений), она увидела ревнивца и не стала ему сочувствовать: знала о его недовольстве и чувствовала (одновременно, неслиянно и нераздельно) его бессилие; но – знать не значит видеть; так что же душа его увидела, и что она не смогла увидеть?

Она увидела бывшего (ибо – окончательно спившегося) художника; но – кроме его «бывшести» она увидела художника настоящего и художника будущего; кроме того она увидела, что настоящая душа бывшего художника (пока сам он беспомощно просит у мира себе толики места под солнцем) ни от кого ничего не ждёт.

Это было больше, чем мог ожидать (от себя) Стас. От художника (для себя) Стас ожидать ничего не мог. Тогда он сам (причём – даже не губами, а душой) спросил у женщины (ибо – всегда и обо всём спрашивал у женщины):

– Кто это?

Он услышала и неслышно (ведь и она сейчас была душой происходящего) произнесла очевидное:

– Мой бывший.

– И зачем здесь бывший?

– Кроме отношений, он ещё и художник (хотя – тоже бывший); всем людям искусства двери у меня открыты, – слов её никто расслышать не мог бы; но – невозможное человекам возможно Богу.

Очевидно, услышать эти слова бывшему художнику было необходимо. Потому что он сказал (причём тоже – очевидное):

– Я вовсе не бывший художник. Я художником ещё не был. Я им ещё только хочу стать.

Сказано это было громко. В комнате, где все (более или менее) разговаривали, тотчас стало тихо, и взбодрившийся бывший (и будущий) художник даже и не спросил, а провозгласил вопрос:

– Так кого ты к нам привела?

Вопрос был поставлен, и женщина опять попыталась на него ответить:

– Рекомендован как возможный спонсор.

Человек возмутился:

– Зачем? Сегодняшний (пусть скудный, зато – вполне честный) стол спонсировал я! Ты хочешь большего? Когда-нибудь я исполню большее (ведь и я этого хочу). А вот чего хочет он?

Женщина растерянно (настолько, что глаза её вмиг стали блеклыми) взглянула на Стаса. Тому пришлось отвечать; но – он на незначительный вопрос незначительного человека ответил столь же незначительной ложью:

– Когда-то я хотел быть пророком. Хотел жечь глаголом.

Тогда (бывший и будущий) художник торжествующе заорал:

– Так он из функционеров! Просто «жопа в кресле»! Пришёл решать свои проблемы за наш счёт (ведь ничего своего нет у него).

– Да, – сказал Стас правду. – Пришёл решать свои проблемы; впрочем – я их уже решил (или –