открыть её; просто – легко её смял, деревянную, своими пальцами. Потом – протянул руку и включил освещение (в котором не нуждался), разве что – ещё раз убеждаясь, что рыжебородый сейчас далеко.

Итак – итог: он открыл глаза! Сам – он увидел себя всего в крови. Но – в отражении зеркал никакой крови на нем не было; он увидел себя запертым и одного с мертвыми; бросившись к бронированной внешней двери, он убедился, что она легко отпирается изнутри (а если извне вовнутрь – так вообще не заперта).

Сумасшедшая эта ирреальность его не смутила. Он отправился в душевую, по пути сдирая с себе заскорузлое (в чужой и своей крови) одеяние. Потом – отыскал чужую чистую одежду и облачился.

Когда наконец он вышел на воздух; ему показалось – простерлось перед ним всё то же «вчера», причём – готовое перетекать в бесконечное «всегда»; ему ещё только предстояло вернуться в мимолетное «сегодня» и (пройдя «сквозь» женское тело) воскреснуть.

Когда он (наконец) вышел на воздух, шел вчерашний дождь, состоявший (или составленный) из бесчисленных капель порассыпанной вокруг него Леты.

Итак – итог: шёл вчерашний дождь! Почти невидимый и почти неощутимый. Стас шагал не между, но – сквозь; он шёл по мокрому асфальту, и подошвы его были влажны. Проспект был пуст. Ночь тоже была пуста. До утра было ещё бесконечно.

На его губах тоже была влага. Дождь тоже был бесконечен. Он прекратится только тогда, когда рассветет. Но к этому времени Стас давно уже будет дома (в ожидании «вчерашнего и завтрашнего» звонка от Яны), подобранный у Фонтанки невесть откуда взявшимся такси.

P. S. Пользуясь случаем автор (ничуть не умаляя – и ни в коем случае не умоляя! – достоинства самого случая) выражает искреннюю благодарность авторам самого автора, которые ни в коем случае (как и в случае с первыми строками Ветхого Завета) не должны быть персонифицированы – даже и в том маловероятном случае, если сами одушевленные истоки когда-либо этого возжелают.

Пользуясь достоинством, автор с одинаковым недоверием относится к шаманским камланиям и к философическим теодицеям – полагая и то, и другое находящимися ещё даже не «до веры»; автор не глумится над вышеназванными практиками, но – равнодушен к ним (равен душой собственной душе) и готов к подобному равнодушию пригласить каждого.

Пользуясь совсем другой пользой, автор так же выражает благодарность некоторым людям (тоже ставшим авторами самого автора), как то: Аристотелю и Ницше, Головкеру и Шестову, Рильке и Лорке, Мандельштаму и многим другим – не исключив даже двадцать девятого издания орфографического словаря русского языка, растиражированного под редакцией коллектива авторов.

Пользуясь любовью, автор продолжает любить своих любимых женщин (рожавших и не рожавших меня в смерть), в числе коих – и прежде всех: Жанна Липчевская и Мария Назаретян.

А также тех, без кого всей (не только этой) истории не было бы: Яны Ашмариной и Маргариты Фроловой.