Тагерт наслаждался этими спорами – не потому, что в них якобы рождается истина, а потому, что в такие моменты открывалась картина человеческой пестроты, как если бы он видел одновременно семь или восемь спектаклей, идущих на маленьких сценах.

Аспирант Рома хмыкнул. Не случайно хмыкнул, но так, чтобы его хмыканье услышали и оценили.

– Что? – подозрительно спросила Вера.

– А если ты… Нет, не ты, другой кто-нибудь… Если вору в законе с кем-то легко быть собой, значит, для него нормальные люди – уголовники? бандиты? убийцы? – насмешливо перечислял Гутионов. – То есть возможна такая ситуация, когда вор и убийца признается нормальным человеком?

Антон Махов флегматично поднял руку:

– Нормальный, может, с точки зрения права по крайней мере – вменяемый? То есть не псих, не малахольный, вот это всё?

– В законе нет такой категории – «нормальный человек», «добрый человек», – возразил Гутионов.

Вера, чье определение раскритиковал аспирант, не обративший внимания на ее праздничную нарядность, спросила, глядя на оппонента в упор:

– Вот ты скажи, только честно, ты – нормальный человек?

Аспирант снисходительно улыбнулся:

– Ну, я не кусаюсь, на прохожих не бросаюсь…

Он нарочно отвел взгляд от Веры, как бы отводя подозрения, будто имел в виду ее. Вера, однако, вызов поняла и оценила:

– Ты не ответил на вопрос. Можно не кусаться, но быть пафосным занудой, правда же?

Благостная тишина распалась. Воздух темнел, накалялся, и ведущий поспешил вмешаться:

– Друзья, друзья. Номина сунт одиоза[27]!

– Гав! Гав! Р-р-р-ваф! – Гутионов довольно убедительно изображал лай маленькой собачонки; ни у кого не возникло ни малейших сомнений, что лай аспиранта является ничем иным, как переходом на личности, пусть и собачьи.

– Господь! – возмущенно вскрикнула Вера. – Вот как разговаривают наши будущие кандидаты наук!

Гутионов еще некоторое время злобно рычал, переводя взгляд с Веры на Тагерта, потом умолк и улыбался со смущенным торжеством.

– Что ж, прекрасная звуковая иллюстрация к разговору о нормальном человеке. – В голосе Тагерта слышалась досада. – Ваня! А что вы, собственно, записываете? Лай Гутионова?

Секретарь Иван Сушенко невозмутимо ответил:

– Я записываю свое определение, которое хотел сейчас зачитать, если вы не против.

Аспирант Гутионов и Вера теперь старательно не обращали друг на друга внимания. Зато остальные члены риторико-философского общества смотрели на участников дуэли, ожидая новых развлечений.

– Нормальный человек, – заговорил Ваня, – это тот, кто живет по-людски. Раньше сказали бы «по-божески». Имея в виду то же самое. То есть не свинячит своим эгоизмом, учитывает интересы и чувства других людей и не только людей, думает о тех, кто будет жить после него.

– Годное определение, – одобрил Гутионов. – Оно не про юриспруденцию, даже не про философию, а именно что про этику, про отношения между людьми.

– А лаять на людей – это по-людски?

В комнате сильнее запахло духами, а Вера в раздражении стала еще более хорошенькой.

– Но вот насчет «по-божески»… – Аспирант словно не заметил Вериного выпада.

– Знаете что? Вы все ненормальные! – вдруг крикнула Вера. – Что я вообще тут забыла?

Она вскочила, едва не опрокинув стул, схватила украшенный блестящими заклепками портфельчик и бросилась к выходу. Сидящие не успели опомниться, как дверь грохнула, и по комнате порхнул вспугнутый сквознячок с запахом Вериных духов.

Члены общества «Дефиниция» не стали обсуждать этот взрыв эмоций, совершенно не вяжущийся с духом философской сдержанности и равноудаленности. На будущее заседание наметили определение слова «нравственность», хотя каждый понимал, что даже такое слово не гарантирует полного соблюдения приличий.

•

После визита инициативной группы Ошеева выпростала тело из кресла, подошла к окну и раскрыла форточку: в кабинете совершенно нечем дышать. Пятеро студентов во главе с Алевтиной Углановой пришли просить об аппаратуре для будущего студенческого театра. Мысль о том, чтобы отнять аппаратуру у Тагерта или хотя бы показать, что он не единственный ее владелец, была приятна. И все-таки второй театр – глупость. Как будто ничего другого нельзя придумать. Как же поступить? Отказать Але? Запретить «Лиса», которым командует Тагерт, только что назначенный по предложению шефа заместителем декана? Немыслимо.

– Ребята, давайте поступим так. Вы организуете две команды КВН и подготовите к Восьмому марта первую игру. На этих условиях у вас будет доступ ко всем ресурсам университета и свобода творческих планов: хоть второй театр, хоть цирк с конями.

Разумеется, они сразу согласились. Глядя на взволнованные юные лица, Елена Викторовна думала: только бы работу ребят не записали на счет Тагерта. Нечего ему жать, где не сеял. Нужна отдельная студенческая организация, которая будет подчиняться напрямую ей. Несомненно, послушная руководству, как можно более массовая. Что-то вроде комсомола внутри университета. Постепенно вся студенческая жизнь будет управляться через этот – комитет? общество? ассоциацию?

– Аля, напишите заявление на мое имя, составим график, кто когда пользуется аппаратурой. И помните, друзья: КВН важен так же, как учеба.

•

До заседания жилищной комиссии оставалось две недели, но Тагерт знал, что ему откажут и смирился с отказом. Совет ректора «работать спокойно» означает, что Водовзводнов больше пальцем для него не шевельнет. Сейчас важнее всего примириться с соседями, точнее, с собой. Жить бок о бок с людьми, которых ненавидишь, невозможно.

На два дня в город вернулось солнце. Тротуары засияли льдом, осевшие, подтаявшие сугробы покрылись блестящей глазурью. По улицам несся солнечный ветер, сметая соринки прохожих. Слушая румяными с мороза щеками тепло, Тагерт зашел в комнату и запер дверь на ключ. Само это движение его успокоило, хотя никто никогда не пытался вломиться к нему в дом. Если только у него есть дом. Может, дом – это любое пространство, где можно запереться на ключ и почувствовать себя лучше?

Сергей Генрихович снял очки и зажмурился. Что значит примириться с соседями? Они не ссорились, просто годами пребывают в состоянии враждебного несогласия с самим фактом соседства. Причем обнаруживают причины несогласия именно в качествах друг друга, в неправоте, а вовсе не в том, что совместное проживание в общей квартире посторонних людей противоестественно. Из этого каждодневного настороженного приглядывания друг к другу как к потенциальным нарушителям границ постепенно выросла уверенность в том, что сосед недостаточно уважителен, аккуратен, воспитан, что при первой возможности улучшить жизнь за твой счет он непременно это сделает.

Живи они в отдельных квартирах, Тагерту не было бы дела до соседей, возможно, он сумел бы даже обнаружить в них если не симпатичные, то хотя бы забавные свойства. Но почему не попробовать найти их сейчас, когда при одном воспоминании об Олеге, его сдавленном голосе, запахе лосьона, кобуре на поясе, звуках, которые он издает, у Тагерта портится настроение? Нет, если смотреть на соседа такими глазами, ничего хорошего не найдешь. Однако, вероятно, и Олег, думая о Тагерте, без особой нежности вспоминает его голос, усы, круглое лицо и другие черты, которые неприязнь выделяет и искажает в ком угодно. При этом сам Сергей Генрихович как-то уживается с собственными усами и щеками…

Он подошел к зеркалу, поглядел на