class="p1">Капитан Уокси был известен всем. Как самый жирный и самый ленивый начальник участка во всем городе. Как человек, своим бездельем сделавший карьеру, и сумевший при этом никого не обидеть. Годом раньше д’Агоста и сам был представлен благодарным мэром к званию капитана. Но тут случились выборы, и мэра Харпера турнули из кабинета. Новый мэр въехал в ратушу на обещаниях сократить налоги и уменьшить расходы. В результате политики экономии Уокси получил капитанство и участок под свою команду, а д’Агоста остался с носом. Таков, увы, мир.

— Убийство крота — совсем не то, что убийство на поверхности, — продолжала, закинув ногу на ногу, Хейворд. — Большую часть тел вообще не обнаруживают. А если и обна — руживают, то лишь после того, как их уже нашли крысы и собаки. Многие из них оказываются «Джонами Доу» — неизвестными. Идентифицировать их не удается даже в тех случаях, когда тела находятся в сравнительно приличном состоянии. А остальные кроты, можете быть уверены, нам не помощники.

— И Джек Уокси, значит, всю вашу информацию закопал?

— Плевать он хотел на всех этих людей, — снова помрачнела Хейворд.

Д’Агоста долго смотрел на нее, размышляя, почему Уокси, закоренелый шовинист старой закалки, взял в свой штат женщину ростом всего в пять футов три дюйма. Посмотрев еще раз на ее изящные черты лица, карие глаза и тонкую талию, лейтенант нашел ответ.

— О’кей, сержант, — кивнул он. — Я покупаю вашу информацию. Вы можете назвать места убийств?

— Места — практически единственное, чем я располагаю.

Сигара давно погасла, и д’Агоста принялся рыться в столе в поисках спички.

— Итак, где же их обнаруживали?

— Здесь и здесь. — Хейворд извлекла из кармана компьютерную распечатку, развернула и подвинула через стол.

Раскуривая сигару, д’Агоста изучал листинг.

— Итак, первое тело обнаружено тридцатого апреля в доме № 624 на Пятьдесят восьмой Западной улице.

— В подвале, в бойлерной. Из нее есть доступ к железнодорожной ветке, поэтому она попала под юрисдикцию транспортной полиции.

Д’Агоста кивнул, не сводя взгляда с листка.

— Следующее — седьмого мая под станцией подземки «Коламбус-сёркл». Третье — двадцатого мая на железнодорожном отводе Б4, на двадцать втором пути, у дорожного знака «1,2 мили». Где это, черт побери?

— Один из закрытых ныне грузовых тоннелей, которые в свое время вели на Вестсайдскую сортировочную. Кроты проломили стены и поселились в некоторых из них.

Д’Агоста слушал, с наслаждением затягиваясь сигарой. Год назад, в ожидании повышения по службе он перешел с «Гарсиф и Вегас» на «Данхилл». Хотя повышение не состоялось, д’Агоста так и не сумел убедить себя вернуться к прежнему сорту сигар. Все так же, без эмоций, он взглянул на Хейворд. Конечно, уважением к вышестоящим она не отличается. Но, с другой стороны, несмотря на крошечный рост, в ней ощущались уверенность в себе и прирожденная властность. Явившись к нему, она продемонстрировала инициативность. И смелость тоже. На какой-то момент он даже пожалел, что начал разговор не с той ноги.

— Ваше появление, конечно, не соответствует порядкам, установленным в департаменте полиции, — сказал он. — Тем не менее я высоко ценю то, что вы потратили время.

Хейворд едва заметно кивнула, давая понять, что комплимент слышала, но не принимает.

— Я не хочу вторгаться в юрисдикцию капитана Уокси, — продолжал д’Агоста. — Но я могу передать ему все, что вы мне сказали, на тот случай, если между всеми убийствами существует связь. Вы, кстати, заметили это первой. Давайте поступим так: забудем, что вы приходили ко мне и что мы разговаривали.

Хейворд снова кивнула.

— Я позвоню Уокси, как будто я получил сообщения об убийствах по своим каналам, после чего мы совершим небольшую экскурсию по памятным местам.

— Ему это не понравится. Капитану по вкусу лишь одно место — его кресло в участке и один пейзаж — вид из окна его кабинета.

— Нет, он пойдет. Как он будет выглядеть в глазах начальства, когда его работу делает какой-то лейтенант, а он греет задницу в кресле? Особенно если это обернется серьезным делом. Итак, мы совершим небольшую прогулку втроем. Не стоит раньше времени тревожить больших шишек.

— Все это не очень здорово, лейтенант, — мгновенно помрачнела Хейворд. — Там крайне опасно. Мы будем играть на чужом поле. А это не какие-то бедняги, сбившиеся с пути истинного. Там образовалось сообщество крутых парней. Ветераны Вьетнама, бывшие уголовники, отпущенные под залог. Никого они не ненавидят так яро, как копов. Нам потребуется по меньшей мере отделение полицейских.

Д’Агосту вновь начал раздражать ее безапелляционный тон. Ни грана уважения!

— Послушайте, Хейворд, — сказал он. — Ведь речь идет не о Судном дне, а всего-навсего о спокойной ознакомительной прогулке. Я хочу осмотреть все, как оно есть. И если мы на что-нибудь наткнемся, то сможем начать официальное расследование.

Хейворд молчала.

— И еще, сержант. Если я услышу разговоры о нашей беседе, я сразу определю, откуда растут ноги.

Хейворд поднялась со стула, разгладила брюки и поправила форменный пояс.

— Ясно, — сказала она.

— Я так и думал, что вы все поймете.

Д’Агоста встал с кресла и выпустил струйку дыма в сторону надписи

НЕ КУРИТЬ.

Он заметил, как Хейворд смотрит на сигару — то ли с презрением, то ли с неодобрением.

— Не хотите ли закурить? — саркастически спросил он, запуская пальцы в нагрудный карман пиджака.

В первый раз за все время на губах сержанта промелькнуло подобие улыбки.

— Спасибо, не надо. Особенно после того, что случилось с моим дядей.

— А что с ним случилось?

— Рак полости рта. Ему вырезали губы.

Хейворд повернулась на каблуках и быстро вышла из кабинета. Попрощаться она не удосужилась. А вкус сигары почему-то резко ухудшился.

8

О н неподвижно сидел в тишине лаборатории.

Хотя в помещении не было света, его взгляд перебегал с одной стены на другую, любовно задерживаясь на каждом предмете. Для него это еще было в новинку — сидеть неподвижно часами, наслаждаясь замечательной остротой всех своих чувств.

Теперь он закрыл глаза и сконцентрировал все внимание на глухом городском шуме за стенами. Спустя некоторое время из общего рокота голосов он смог выловить обрывки разговоров, отделив самые громкие и близкие от тех, что велись на расстоянии нескольких комнат или даже этажей. Вскоре и эти шумы растворились в потоке его внимания, и он услышал шорох и писк мышей, совершающих свой тайный жизненный цикл глубоко за стенами. Временами ему казалось, что до него доносятся стоны самой земли, ее движение и вздохи.

Позже — он не знал, насколько позже, — у него снова проснулось чувство голода. Это был