— Это ничего не доказывает, камлот! Мы не ложились всю ночь, он не стал бы так рисковать!

— Адела, можешь не верить мне, но пообещай, что не позволишь Наригорм узнать, что Осмонд — твой брат.

— Нет, это неправда! Осмонд — мой муж!

— Он — твой брат и отец Карвина.

Адела опустила голову, стыдясь смотреть мне в глаза.

— Я подозревал вас с первой ночи в пещере, однако понял, когда ты рожала. Осмонд выкрал тебя из монастыря, где тебя заперли, потому что ты ждала ребенка?

По-прежнему не поднимая глаз, Адела кивнула. Покрывало опустилось на пунцовые щеки.

— Меня обручили с купцом, другом отца, но он был в отъезде по торговым делам, поэтому свадьбу решили сыграть после его возвращения. Еще до того кузина нашептала матери, что на моем белье вот уже два месяца нет пятен крови. Мать позвала лекаря, и, когда он объявил, что... что у меня будет маленький, родители впали в ярость. Они знали, что теперь купец разорвет помолвку, да и кто бы на его месте такое стерпел? Они требовали назвать отца ребенка, но я не сказала, даже когда меня били. Родители укоряли меня, что я без их ведома была с мужчиной. Если бы они знали, что мужчина этот — мой брат!..

Меня с позором отправили в монастырь. Монашки обходились со мной как с последней дрянью, достойной лишь того, чтобы голыми ногами месить грязь на городских улицах. Меня заперли в холодном темном склепе и морили голодом. Наверное, надеялись, что я потеряю ребенка.

«Плод греха», вот как они его называли. Если бы монашки знали, какого греха! Но я хотела этого ребенка, пусть ему и суждено навеки меня обесчестить. Хотела, потому что Карвин — сын Осмонда. С тех пор, как я почувствовала, что дитя растет внутри меня, я поняла, что им никогда нас не разлучить!

Монахини сказали, что, как только ребенок родится, его заберут, а я приму обет и проведу жизнь в монастыре, замаливая свой грех и усмиряя плоть. Мне суждено стать невестой Христовой и отдать Ему свою душу и тело, а если я откажусь, то на меня обратится гнев Божий.

— Осмонд выкрал тебя из монастыря?

Адела обернулась и некоторое время рассматривала пустынные болота под лучами угасающего солнца. Она продолжила так тихо, что мне пришлось придвинуться ближе, чтобы расслышать ее слова.

— Осмонд был тогда в отъезде. Он состоял подмастерьем у художника и не ведал, что у меня будет дитя. Вернувшись, он узнал, куда меня отослали и почему. Он ужаснулся содеянному, но никому ничего не сказал. Несмотря на родительский запрет, Осмонд помчался в монастырь, а монашкам наплел, что у него послание от отца. Увидев, какой худой и истощенной я стала, Осмонд не стал терять времени, подкупил монахиню, которая меня охраняла, и мы бежали. Осмонд не мог вернуться, иначе отец узнал бы про нас. Вот мы и оказались на большой дороге, ведь бумаги Осмонда по-прежнему у его мастера. А без них он не может получить заказ.

Адела печально кивнула.

— Должно быть, Осмонд очень любит тебя, Адела.

— И я его. Ты и представить не можешь, как сильно! Без него я сама не своя, словно меня разорвали на две половинки. Может быть, мы и сгубили навек наши души, однако друг без друга нам не жить. Ты можешь это понять, камлот?

Мне оставалось только сжать ее руку и кивнуть.

— Запомни, Адела, главное, чтобы ни о чем не проведала Наригорм.

— Она обожает Осмонда! Даже если она узнает правду, то не станет ему вредить. Она не выдаст нас!

— Идем со мной, Адела. Я хочу тебе кое-что показать.

В хижине отшельника мне пришлось долго рыться в котомках, прежде чем обнаружилось искомое.

— Помнишь куклу, которую Осмонд вырезал для Наригорм? Посмотри на нее, Адела, посмотри на ее лицо. Видишь, как Наригорм ее изуродовала?

— Ты ошибаешься, камлот! Она не изуродовала ее, просто нарисовала кукле новое лицо, такое же бледное, как свое. Нам следовало догадаться. Конечно, девочке хочется, чтобы кукла походила на нее!

Последние закатные лучи падали на кукольное личико. А ведь Адела права! У куклы было новое лицо, но не нарисованное. Рот и зубы — из белых мышиных косточек и острых резцов землероек, глаза и уши — из лягушачьих костей, а вместо носа — клюв мертвой птицы. Не верилось, что ребенку хватило терпения и мастерства, чтобы придумать и воплотить такое.

Издали донеслись голоса Осмонда и Наригорм, возвращавшихся в лагерь с добычей. Мне оставалось только спрятать куклу обратно в котомку.

— Все равно обещай мне, Адела, что Наригорм не узнает...

Но Адела уже спешила навстречу охотникам и не дослушала моих слов.

Отбросив на время разговоры, мы занялись разделкой птичьих тушек и похлебкой. Время от времени Адела или Родриго настороженно поглядывали на меня, словно опасались, что я сдерну с себя исподнее и стану носиться по острову, бессвязно лопоча про чертей и бесов. Кажется, они и впрямь полагали, что яд затуманил мой старческий мозг. Если сегодня ночью волк снова завоет, они наверняка утвердятся в своем мнении.

Нельзя было медлить. Наригорм могла управлять мороком, только когда бодрствовала. Если сегодня ночью она уснет и мы не услышим волчьего воя, может быть, они прислушаются ко мне? В котомке Плезанс еще хранился маковый отвар. Всего несколько капель — и вечно голодная Наригорм проспит ночь напролет.

Первую миску подавала Адела. Вторую доверили разлить мне, и в ту ночь Наригорм — а с нею и волк — до рассвета проспали сном праведника.

Наутро вялая и сонная Наригорм слегка пошатывалась. Впрочем, после блужданий в ядовитом тумане меня этим было не удивить. Осмонд с Родриго отправились на охоту, а Наригорм, уступив просьбам Аделы, осталась в лагере.

Чтобы побеседовать с Родриго и Осмондом без свидетелей, пришлось притвориться, будто я хочу насобирать валежника для костра. Черное отчаяние, в которое впал Родриго после ухода Сигнуса, рассеялось. Краткое пребывание на пороге смерти пробудило в нем любовь к жизни, а крепкий сон придал сил. Впрочем, мне ли было не знать, что стоит Наригорм возобновить свои фокусы, и уныние Родриго вернется.

Услышав мой крик, Осмонд и Родриго многозначительно переглянулись. Очевидно, разговор шел обо мне, и сейчас оба поглядывали подозрительно, готовые в любую минуту связать меня по рукам и ногам, как помешанного.

— Осмонд, вижу, Родриго пересказал тебе наш вчерашний разговор.

Осмонд кивнул и поспешно добавил:

— Никто не обвиняет тебя, камлот. Родриго говорит, что после этого треклятого тумана и не такое почудится! Он и сам...

— Прошлой ночью мы не слышали волчьего воя. Никто не позарился на наш бесценный реликварий. А знаете почему? Наригорм всю ночь проспала как убитая!

Не стоило без нужды упоминать о маковом отваре, иначе они наверняка решат меня связать.