— Мне жаль, камлот, искренне жаль, что ты веришь в эти бредни, — печально промолвил Родриго.

Они удалялись, а у меня на глаза наворачивались слезы. Человек, чье мнение значило для меня больше, чем мнение всего остального мира, уходил, оскорбленный в лучших чувствах. Со временем он простит, но только если никогда не услышит из моих уст новых обвинений против Наригорм.

Кукольное лицо с костяными бровями и губами маячило перед глазами. Что, если Наригорм уже догадалась про Аделу и Осмонда? Неужели мне так и не удастся убедить их, что им угрожает опасность?

Ветер крепчал, беспорядочно гоняя стаи птиц над голыми ветками.

— Они никогда тебе не поверят.

Меня пронзила дрожь. Наригорм стояла в тени дерева с полными ведрами в руках. Как давно она здесь прячется?

— Они скажут, что ты спятил от старости. Они знают, что тебе не впервой сочинять истории про фальшивые мощи, и решат, что ты и про меня все выдумал. Ты меня не остановишь. Не тебе тягаться с Морриган.

Чтобы добраться до деревни на холмах, мне понадобилось добрых три часа. На лодке вышло бы не в пример быстрее, но лодки не было. Не было и тропы, так что пришлось плутать среди деревьев, обходя топкие участки и ручейки, вытекавшие из болот. Наконец вдали показался дым из труб.

Деревня стояла на берегу широкой реки, несущей свои воды через болота к морю. До того как в эти места пришла чума, здесь шумел оживленный порт, но теперь на водной глади маячила лишь пара лодчонок, способных нести не больше трех рыбаков. Приземистую церквушку размером чуть больше часовни венчала круглая башня со срезанной верхушкой — маяк, освещавший морякам путь в дурную погоду. Дома по большей части стояли заколоченные, а двери их пятнали ужасные черные кресты, однако тут и там из труб поднимался дымок. Деревенские жители вернулись к повседневным заботам: чинили сети, носили воду, стирали белье. Только на окраине деревни, словно напоминание о чуме, темнели пространства выжженной земли, отмечавшие места общих могил.

В таверне на пристани было немноголюдно. Трактирщица поставила перед одним из местных дымящуюся миску, потом бросила на меня любопытный взгляд, но не вздрогнула, а лишь равнодушно отвернула лицо. Всю жизнь прислуживая рыбакам и матросам, она наверняка повидала и не такие увечья.

— Рыбный суп и хлеб. Больше ничего нет, хотя некоторые и этого не заслуживают, — объявила она и одарила завсегдатая кислым взглядом.

— Держись подальше от ее стряпни, мой тебе совет. Она печет хлеб из опилок. Жесткий, что твоя подкова.

Громадный детина с широкой, как у медведя, спиной оказался на удивление ловок и успел увернуться от смачной хозяйкиной оплеухи.

— Придержи язык, Уильям. Посмотрела бы я, как ты умудришься испечь пристойный хлеб из молотых кореньев.

— Да тебе что коренья, что лучшая пшеница — все одно выйдет подкова, — встрял в разговор еще один из местных, но увернуться не успел и под хохот товарища принялся растирать ушибленную щеку. Наблюдавший за этой сценой мальчишка-слуга радостно и бессмысленно скалился, однако улыбка тут же сползла с его лица, когда грозная трактирщица обернулась к нему.

— Кажется, я велела тебе задать корм свиньям, да только не этим двоим! Быстро отсюда, а то не одному мастеру Алану придется сегодня лечь с больной головой!

Мальчишку как ветром сдуло; посетители довольно заулыбались.

— Что, заскучал в хижине старого отшельника? По суше оттуда топать и топать.

На скамейке в углу сидел рыбак, продавший мне угрей.

— Да вот прослышал, что здешний суп стоит прогулки.

Мое льстивое замечание против воли заставило трактирщицу улыбнуться.

— А ты, случаем, не приволок с собой девчонку с белыми волосами?

Видать, рассказ рыбака наделал в деревне шуму. Один из местных поплевал на ладонь.

Теперь набрать в легкие больше воздуха и вперед. Подействует или нет? В любом случае выбора у меня не было.

— Так я за тем и пришел.

Заглотив крючок, завсегдатаи таверны придвинулись ближе.

На своем веку мне пришлось сплести множество историй ради пищи и крова, но никогда еще ради спасения чужой жизни. Когда рассказ завершился, в таверне повисло тяжелое молчание.

— Она уже немало деревень уничтожила. Будете сидеть сложа руки, разрушит и вашу. Мои товарищи попали под ее чары, а я стар и много повидал на своем веку. Вот только одному мне с ней не справиться.

Первым молчание нарушил рыбак.

— Камлот прав. Девчонка нас сглазила — с тех пор, как она зыркнула на меня своими глазищами, я не поймал и завалящей рыбешки, а мой младшенький в тот же час упал и сломал ногу. Да с такими белыми волосами она изведет все деревни на побережье, не то что нашу! Отец рассказывал мне про бурю, которая разразилась тут пять десятков лет назад. Ни одной живой души не осталось! Дома, церкви, поля — все смыло в море. Эта ведьма уничтожит нас, если мы от нее не избавимся.

— Оно понятно, — вздохнула трактирщица, — но коли она так сильна, как ее извести?

Все головы повернулись в мою сторону. У меня было достаточно времени, чтобы продумать ответ.

— Сегодня вечером, когда стемнеет, подплывайте к островку на лодках. Я позабочусь, чтобы мои товарищи и девчонка уснули. Набросьте ей что-нибудь на голову, и она не сможет колдовать. Один вам совет: заткните чем-нибудь уши. Она умеет вызывать звуки, от которых добрые люди трогаются умом. Что бы вы ни услышали: волчий вой, шелест лебединых крыльев, завывание ветра, не обращайте внимания. Главное, свяжите ей руки, чтобы она не могла наслать морок. Деревенские закивали.

— Залепим уши воском, — предложил рыбак. — А что с ней делать, когда поймаем?

И снова мне предстоял нелегкий выбор: сказать им, чтобы заперли девчонку, пока мы не отойдем подальше, или убедить, что ведьму остановит лишь смерть.

Кузнец заерзал массивным задом по скамье.

— Что тут думать? «Ворожеи не оставляй в живых».[12]Будто у нас есть выбор! Мы должны убить ее. Это единственный способ снять порчу с Гюнтера и спасти остальных.

Деревенские молча переваривали услышанное, но никто, даже трактирщица, не возразил.

— Только нужно позаботиться, чтобы она не прокляла нас, когда будет подыхать, — сказал трактирщик.

Гюнтер кивнул.

— И чтобы ее дух не вылез из могилы.

— Сначала поймайте рыбку, а там уж спорьте, как ее зажарить, — фыркнула трактирщица.

— Свяжем ее, заткнем рот кляпом и запрем в церкви, — деловитым тоном вмешался трактирщик, очевидно решивший взять командование на себя. — Церковь — место святое, оттуда не выберется. Затем созовем сход и решим, как с ней поступить.