Потому что чистоплюй, подумал он. Но если он еще раз попадется мне на дороге, я обязательно что-нибудь придумаю. Как-нибудь сумею забыть на время о своем чистоплюйстве…

«А толку-то?» – раздался внутри неприятный голос. Голос был прав. Так или иначе, в Шурину жизнь доступ закрыт. Похоже, навсегда. Хочешь не хочешь, а с этим придется смириться…

Экран телефона потемнел, надпись исчезла. Юра медленно, как во сне, убрал его в карман.

* * *

Вызванный в качестве свидетеля Мигунов появился на пороге кабинета минута в минуту.

– Здравствуйте, товарищи! – веско сказал он и выдержал паузу, как будто ожидая ответного рева десяток молодых глоток: «Здра… жела… това… полк…ник!»

Но ответного приветствия не было. Только внимательные, привычно-оценивающие взгляды оторвавшихся от бумаг оперативников.

– Я к Евсееву.

Флюиды идентификации, те, что у зверей называются запахами, а у хомо сапиенс – эманацией, донесли до хозяев кабинета: пришел доминантный самец, вожак, начальник – сытый, но хищный и опасный. Как и все начальники. Однако сейчас он выступал в непривычной для себя социальной роли, а потому испытывал неуверенность и нетерпеливо переводил взгляд с лица на лицо. Кто из троих? Какой он, главный противник? Чего он стоит?

– Это я, – Юра вежливо приподнялся навстречу. – Здравствуйте, товарищ Мигунов.

Даже если бы дежурный не сообщил о приходе свидетеля, Юра все равно узнал бы его сразу. Снимки группы наблюдения, фото девять на двенадцать из личного дела… Как и все фотогеничные люди, Мигунов в жизни оказался в точности таким, как и на фотобумаге. Только вместо военного мундира на нем была гражданская одежда. Причем очень хорошего качества.

– Здравствуйте! – Полковник небрежно кивнул крепкой львиной головой и изучающим взглядом впился в лицо оперативника.

Их взгляды встретились, и Юра почувствовал нервное возбуждение. Именно этого человека он вытащил из прошлого. Именно в нем материализовался растерянный юношеский голос из далекого семьдесят второго года, зафиксированный на старой, найденной под полом «Интуриста» кассете. Именно он шпион и убийца. Именно его Юре предстоит изобличить и поймать в рогатину доказательств, как опасную ядовитую змею.

Мигунов, напротив, ощутил облегчение. Потому что Рок пересек его судьбу не с матерым, хватким и изощренным контрразведчиком, а с сопливым мальчишкой, вчерашним выпускником какого-то эфэсбэшного училища. Зеленым юнцом, который сломает о него свои неокрепшие молочные зубы. У полковника сразу улучшилось настроение.

– Проходите, присаживайтесь. – Юра уже научился избегать слова «садитесь», которое в подобных местах имело двусмысленный оттенок.

Мигунов уверенно сделал несколько твердых шагов, развернул стул от света, непринужденно сел, закинув ногу на ногу.

Ремнев и Кастинский как-то сразу признали его доминантный статус и без лишних просьб встали и удалились, – хотя во время вчерашнего визита Семаго, который явно не обладал нужным набором властных флюидов, Юре пришлось настойчиво выпроваживать соседей, чтобы поговорить наедине с важным свидетелем.

– У меня ровно двадцать минут, – сообщил Мигунов. Причин своей занятости он объяснять не посчитал нужным, просто объявил, поставил перед фактом, как будто это капитан Евсеев напросился к нему на прием по важному для себя делу. – Я вас слушаю.

Юра заставил себя не торопиться. У человека всего двадцать минут, у очень занятого и солидного человека, добавим. И чувство вины откуда-то взялось, и толкало, толкало – ну, подсуетись, давай, вспотей, улыбнись жалко, потом быстренько выстрели своими глупыми формальными вопросиками, раз уж их обязательно надо задать… Ведь полковник, замначальника Службы правительственной связи, мог и не являться сюда по вызову – нет, приглашению – какого-то рядового опера, жалкого капитанишки, но проявил добрую волю, коль скоро не по своей вине попал в глупую и очень неприятную историю. Рядовой исполнитель, капитан, должен оценить добрую волю полковника и крупного руководителя.

Юра задавил этот холуйский голосок и в упор посмотрел на Мигунова.

Мигунов был хорош. С такими лицами не спят и не едят, как говорится в народе. Ими пользуются только по особым случаям. В глазах металл, лицевые мышцы расслаблены, но сохраняют привычную жесткую форму, словно накачанные бицепсы у боксера. Очень ухоженные широкие усы, как у Франко Неро. Простая на вид одежда, которую, возможно, производят в Лондоне или Милане в количестве десяти штук на модель. Юра вообще не понимал, откуда берутся такого божественного кофейно-кремового цвета пальто, он видел их только по телевизору, в голливудских фильмах, а в жизни вот встретил впервые. Пижон? Да нет. Любитель произвести впечатление? Очень ему надо производить впечатление на какого-то капитана…

– Меня интересуют обстоятельства смерти Игоря Катранова, – сказал Юра.

Мигунов не пошевелился.

– Вы последний, кто видел его живым. В сознании, во всяком случае.

Согласный кивок.

– Да. Я еще вызвал «скорую» в ресторан. Нас уже допрашивали, в прокуратуре.

– Что же у вас там произошло? – Юра не обратил внимания на последнюю фразу. Дескать, прокуратура – это прокуратура, а ФСБ – это ФСБ.

Мигунов пожал плечами: выпивали, разговаривали, потом Катранов внезапно выключился, упал головой на стол.

– Вы были вдвоем?

Полковник сдержал усмешку. Вчера возбужденный Семаго отзвонился, как только вышел из этого кабинета, и подробно рассказал – что у него спрашивали, да как он отвечал.

– Втроем.

– Кто третий?

– Сергей Семаго, наш однокашник. Вы его вчера допрашивали.

Юра изобразил смущение. Зеленый опер допустил серьезный прокол.

– Что вы пили? Не могли отравиться фальсифицированным спиртным?

– Семаго – коньяк. Мы с Катрановым – текилу. Ее вообще-то трудно подделать.

– Вы не чувствовали потом никакого недомогания, слабости, головокружения?

Симптомы Юра выбирал сознательно, прокладывая и посыпая песочком дорожку к обычному отравлению метанолом, очень удобному для предполагаемого убийцы.

– У меня даже голова не болела наутро, – отрезал Мигунов.

– А сколько вы выпили?

– Сергей глотал фужерами, а мы… Граммов по двести, около того. Я четвертую рюмку допил, Катран – не успел.

– Что-нибудь ели? Закусывали?

– На столе стояли бутерброды с ветчиной. Мы к ним почти не притрагивались.

Юра поджал губы, спросил сухо:

– Не находите ничего странного в такой внезапной смерти? Сидят трое людей, выпивают, закусывают… И вдруг один из них внезапно умирает?

В глазах Мигунова коротко вспыхнуло эдакое гусарское «да как вы, батенька, смеете?..», очень короткая вспышка – и тут же погасла.