сидеть на его ступенях, как будто это дом культуры и он скоро откроется, обниматься возле судов. Вернон пишет, что сегодняшние общества живут в ситуации недоверия дружбе; поэтому про дружбу надо рассказывать — показывая её в публичной сфере, занимая под неё место.

Лорен Берлант в книге Desire/Love обращается к роману Sula писательницы Тони Моррисон, в котором описывается жизнь двух темнокожих девочек из чёрного района вымышленного города в Огайо. В детстве Сулу и Нел связывают очень крепкие чувства, они фактически делят жизнь. Со временем связь теряется, Нел выходит замуж, это увеличивает разрыв, Сула уезжает на десять лет, живёт свободной панковской жизнью; затем возвращается в родной город, все ненавидят её за слухи о том, что она спит с белыми мужчинами; в какой-то момент у Сулы происходит роман с мужем Нел, от которой он скоро уходит; прямо перед смертью Сулы они через силу примиряются. А когда Сула умирает, происходит следующее: «Из-за отсутствия институтов и идеологий, которые могли бы дать им устойчивый язык и контекст для их близости, и из-за того, что гетеросексуальность описывает структуру жизни за них, Сула умирает прежде, чем Нел осознаёт, что она была её самым близким партнером всё это время. Тогда Нел издаёт истошный вой», вскрывающий прозрачность их взаимной любви, которая теперь может быть прожита только как память о неслучившемся.

Где мы

В городе

Пока не появился интернет, люди выходили за дружбой, любовью и сексом в город. Они и сейчас выходят — даже совсем молодые. Они идут в бары, на рейвы, в арт-спейсы, парки и другие места. Там они знакомятся или просто проводят время рядом с другими людьми в особых аффективных средах. Когда люди знакомятся, они отправляются гулять по городу: они идут в богатые районы, в бедные районы, в исторические районы, в промышленные районы; они выходят на главную улицу города, на пешеходную улицу города, на улицу, которая становится пешеходной только по выходным, на барную улицу, на антикварную улицу, на улицу, где продают светильники и люстры, и часов в семь вечера она сияет; они приходят на мост, на площадь, на аллею, к памятнику, на набережную, к вокзалу. Они ходят скандинавской ходьбой, с костылями, по жёлтым тактильным плиткам, обстукивая асфальт вокруг, на каблуках, ездят на коляске. Спускаются к пруду в центре, но их сгоняют двое полицейских, потому что по какой-то причине нельзя спускаться к пруду. Если им приятно друг с другом, они громко дружат, смеются, играют в игры, шевелят друг другу волосы. Если им приятно друг с другом, они начинают идти немножко неуверенно, как бы ради интереса заворачивать в глубокие дворы и тёмные переулки, где нет людей, прибавлять шагу вперёд, как будто им правда интересно тёмное место, а не чтобы персона сзади взяла их за предплечья и поцеловала; в какой-то момент так и происходит; они целуются, кто-то кому-то дрочит. Если всем далеко до дома, они думают, какое бы ещё место найти; они идут в парк, в лес, в сквер, к фонтану, на кладбища, под железнодорожный мост, заходят в открытые парадные, сбивают замки и вылазят на крышу или остаются на чердаке, если замок не сбивается или они не решаются шуметь. Потом наступает утро, и места, которые они посетили, меняют свои свойства.

Когда люди говорят, что любят архитектуру или «любят этот город», мало кто задумывается, отвечает ли город взаимностью. Но если любовь есть, значит, городское пространство предлагает особую атмосферу, существовать в которой человеку хорошо. За счёт чего и чьими усилиями формируются такие атмосферы и чьи жизни они учитывают, а чьи — нет? Кому приятно и безопасно в современных городах, а кому нет?

Например, женщины. С раннего детства девочкам рассказывают, что в тёмных парках и на неосвещённых улицах орудуют маньяки; затем муниципалитеты ставят на улицах и в парках фонари; затем выясняется[299], что ночное освещение не влияет на уровень преступлений; круг повторяется. Миту Саньял пишет, что убийства по типу преступлений Джека-потрошителя давно стали городским мифом о мужском насилии в отношении женщин — историей, детали которой размыты и обобщены, но моральный посыл ясен: город это опасное для женщин место, вот что случается, когда женщины пересекают границу между домом и публичным пространством. Рэйвин Коннелл пишет, что для женщин улица часто служит источником страха: от кэтколлинга до приставания и изнасилования; и это при том, что, как мы знаем, дом гораздо опаснее для женщин статистически. Но пока дом несёт реальную опасность, улица продолжает нести потенциальную: часто она просто не предназначена для женщин. Живя в России или «на западе», можно подумать, что этой проблемы уже не существует, но во многих странах публичные пространства до сих пор пространства исключительно мужские. Или, например, уличные секс-работницы и работники. Одна из самых уязвимых перед насилием категория людей: зачастую жертвы траффикинга с отобранными документами, запуганные, ненавидящие себя; или нет — осознанно делающие свою работу, но — не менее уязвимые перед насилием улицы. Каков город для них? В 2019 году The Guardian пишет[300] о том, как страны, где секс-работа легальна, начинают включать сексуальную инфраструктуру в свои городские планы. В Кёльне в особой зоне построили специальный авто-бордель по типу мак-авто; выглядит довольно ужасно, как сарай для животных или склад; вроде бы прогрессивная политика в деталях исполнения напоминает о реальности, в которой она проводится: ячейки для машин устроены таким образом, что водитель не сможет открыть дверь, а секс-работники смогут, там же рядом тревожная кнопка и комната на замке: подразумевается, что клиенты всё-таки могут быть агрессивными. То, что это построено в специальной, определённой законом зоне, — тоже такое себе. В другом месте, тоже в Кёльне, на обочине дороги просто стоят фургоны с окнами, в которые можно заглянуть и выбрать себе работницу. В Новой Зеландии, где секс-работа декриминализована с 2003 года, немножко более симпатичное городское решение: рядом с местами массовой уличной секс-работы построили несколько комьюнити-центров для исполнителей: там можно отдохнуть, принять душ, перекусить и воспользоваться нужным медицинским стаффом. В Амстердаме в середине 10-х озаботились знаменитым кварталом с так называемой «оконной проституцией» — чтобы разгрузить район от туристов и дать воздуха местным; в итоге закрыли около сотни окон, секс-работницы вышли на протесты, а Проект 1012 — комплекс мер по «очистке центра» — в целом провалился; интересно, что новая мэрка Амстердама Фемке Халсема, занявшая пост в 2018 году, возвращаясь