В комнате девочка залезла в комод и вынула большую и толстую тетрадку-альбом с плотной бумагой. Несколько секунд Лика держала её в руках, а потом отдала мне, при этом погладив тетрадку по обложке ладонью очень нежно, как живую.

Я открыла её. И еле сдержала изумлённый вздох.

Со всех страниц тетрадки на меня смотрела… я сама. Я сижу в кресле и читаю книжку, я готовлю что-то у плиты, я смеюсь, я грущу, я улыбаюсь… Сотни маленьких зарисовок меня – в полный рост, в профиль и анфас, в разной одежде и обстановке… Я переворачивала листок за листком, поражаясь технике исполнения этих портретов, чёткости линий и точности образа – я даже понимала, какие именно моменты нашей жизни Лика рисовала по памяти…

На одном из последних листов акварелью было нарисовано только моё лицо. Я смеялась, глаза радостно светились.

– Этот портрет – мой любимый, – сказала Лика тихо.

Я подняла глаза. Девочка стояла, повесив голову, и робко смотрела на меня. Как будто ждала, что я буду её ругать.

Громов говорил, что Лика ходит в художественный кружок с пяти лет, но я не предполагала, насколько хорошо она рисует.

– Очень красиво, – я ободряюще улыбнулась Лике. – Ты настоящий художник. У тебя талант.

– Спасибо, – на её щеках выступили два красных пятна. – Я… хотела подарить тебе какой-нибудь из моих рисунков. У меня их ещё много, я могу показать, если ты не захочешь брать свой портрет… Только вот… в последнее время я рисую… только тебя.

Эту фразу Лика прошептала очень тихо, склонив голову так низко, что я уже не видела её глаз. И я, положив альбом на стол, осторожно приподняла пальцами подбородок девочки.

– Почему? – спросила я как можно мягче. – Почему ты рисуешь только меня?

Неяркий свет комнаты пульсировал в глазах Лики. При таком освещении они казались не зелёными, а золотыми.

– Никто не относился ко мне так, как ты, – ответила девочка. – Ты говоришь со мной, как с равной. Ты заботилась обо мне, когда я заболела. Ты не такая, как другие люди… ты необыкновенная. И когда я рисую тебя, то успокаиваюсь. Мне хочется рисовать тебя, мне нравятся черты твоего лица, то, как ты улыбаешься…

Голос Лики сорвался. Она попыталась отвести взгляд, но я не дала ей этого сделать, взяв её лицо в ладони.

– Лика, – сказала я серьёзно, – ты очень хороший человек. И прекрасно рисуешь. Если тебе нравится рисовать меня – делай это.

– Ты не сердишься? – выдохнула она с радостью.

– Нет, – я покачала головой. – Наоборот. Смотри, сколько моих портретов ты сделала! Да любой обзавидуется. Другие люди деньги за портреты платят, а ты меня бесплатно увековечила.

Лика улыбнулась. Потом шмыгнула носом – глаза явно были на мокром месте.

– Пойдём. Я завтра рассмотрю все твои рисунки и выберу какой-нибудь себе, хорошо? Не хочу сейчас торопиться.

Она кивнула. Но как только я повернулась к двери, воскликнула:

– Подожди! – схватила мою руку и что-то туда вложила.

Подняв ладонь повыше и увидев, что это, я охнула.

– Лика!..

– Пожалуйста, возьми! – горячо зашептала девочка, зажав мою ладонь опять, чтобы не вздумала отдавать. – Ты… пожалуйста! Это для меня очень важно… Ты… ты для меня очень важна…

И тогда я впервые обняла её – крепко, изо всех прижимая к груди и зарываясь носом в пшеничные волосы, пахнущие липовым мёдом и молоком.

А в кулаке я сжимала вторую часть медальона с птичкой.

И этот поступок Лики значил для меня намного больше всех слов. Она могла ничего не объяснять и не говорить – под взглядом её зелёных глаз, из которых наконец потекли прозрачные слёзы, я поняла, что девочка впервые в жизни полюбила – полюбила не за родственные узы, как бабушку, отца и Лисёнка, а просто так.

Воистину – в новогоднюю ночь случаются настоящие чудеса…

– О чём вы говорили с Ликой? – спросил Максим, когда мы ложились спать. Я стояла у окна и сжимала в руке его подарок, не решаясь сорвать яркую обёртку – боялась, что сюрпризы для меня на сегодня не кончились.

– Она хотела сделать мне подарок, – ответила я и отвернулась от окна. Максим сидел на постели и задумчиво смотрел на меня.

– Я просто поражаюсь. Как ты умудрилась подружиться с Ликой за полтора месяца? Лене это не удалось и за шестнадцать лет, – Громов покачал головой и улыбнулся. – А с тех пор, как ты стала общаться с Ликой, она изменилась. Моя дочь больше не грубит, гораздо чаще улыбается, а иногда у неё такой взгляд, будто в данный момент она витает где-то в параллельных мирах. Скажи мне, ты приворожила Лику?

Я засмеялась.

– Чем, интересно? Просто… Максим, ты извини меня, но я… Я на тебя даже немного зла.

– Это почему? – Громов с интересом посмотрел на меня. Я укоризненно покачала головой и села рядом. Он тут же взял меня за руки.

– Странно, что ты этого не понимаешь. Когда Лике было двенадцать, она узнала, что вся её жизнь была ложью. Любящие родители – это притворство, фантазия. А на самом деле у мамы куча любовников, и папа живёт с ней только из-за общих детей. Девочка переживала, замкнулась в себе, начала грубить – это поведение типично для подростков, когда у них происходит нечто подобное. Почему Лена так ничего и не добилась от своей дочери, я прекрасно понимаю – она вообще не способна на какие-либо переживания, поэтому Лика и не открылась ей. Но ты, Максим… Ты просто переключил своё внимание на Лисёнка, потому что она была младше и больше на тебя похожа. И оставил несчастного подростка разбираться в своих комплексах самостоятельно.

Максим чуть сжал мои пальцы. В его глазах я увидела искреннее сожаление о тех временах.

– Ты права, родная. Я понимаю, что все мои оправдания глупы, но всё же… Когда перед тобой растёт точная внешняя копия жены, поневоле начинаешь думать, что и характером Лика пойдёт в Лену.

– Она совершенно не похожа на Лену.

– Теперь я это понимаю. Но когда в двенадцать лет Лика начала грубить и капризничать, я решил, что природа берёт своё… И переключился на Лисёнка. Ей было семь, она только-только пошла в школу. Что и говорить, общаться с ней было куда приятнее, чем с Ликой.

Максим замолчал. Я понимала, что в этой ситуации говорить больше нечего – что было, то было, не исправить и не изменить… Главное, что он действительно понимает, в чём была его ошибка.

Я отогнула ворот платья и показала Максиму медальон. Его глаза вспыхнули удивлением.

– Она отдала его тебе?!

– Как видишь.

– Надо же…

– Я сама не ожидала. Лика сказала, что никто не относился к ней так, как я.

– Так оно и есть, – тихо сказал Максим, горько усмехнувшись. А потом, поддавшись внезапному порыву, крепко обнял меня. Я прижалась щекой к его груди, чувствуя, как бьётся сердце под тонкой рубашкой.