Что делать? Он и раньше-то был подозрительным, а тут в связи с болезнью совсем перестал кому бы то ни было доверять. По его требованию поведение Чжоу, а заодно и Е Цзяньина несколько раз рассматривалось в Политбюро, где, конечно, Цзян Цин и ее клевреты не постеснялись обвинить опечаленного премьера в «предательстве» и «правом оппортунизме». Цзян Цин даже заявила, что в партии отныне имеет место очередная «борьба двух линий». Это было равносильно смертному приговору.

Все присутствовавшие должны были принять участие в осуждении, отмолчаться никто не мог. Один за другим люди вставали и поносили Чжоу и Е, несмотря на то что многие были членами их фракции. Дошла очередь и до Дэна. И он не моргнув глазом присоединился к общему хору. А что еще оставалось делать? Таковы были правила партийной «этики». Он начал издалека, как будто бы даже защищая Чжоу. «О международных и межгосударственных отношениях нельзя судить по одним переговорам и одной какой-нибудь фразе, надо исходить из общей обстановки», — сказал он. Но тут же, не переводя дыхания, добавил: «Что касается нынешней ситуации, то надо говорить о большом сражении. Но к нему еще не готова ни одна сторона, в особенности же не готовы США и СССР. Однако, если по-настоящему вести битву, нельзя бояться. Мы в прошлом одолели японских агрессоров, имея только „чумизу и винтовки“, и сегодня сможем [всех] победить с помощью тех же „чумизы и винтовок“». После этого, повернувшись к Чжоу, заключил: «Вы находитесь в одном шаге от Председателя. Для всех остальных Председатель вне досягаемости, хотя мы и видим его. Но вы его не только видите, но и можете с ним беседовать. Надеюсь, вы и дальше будете помнить об этом»19.

Все это означало, что Дэн тоже осуждает Чжоу за «отказ» от независимой и самостоятельной внешней политики Китая, то есть за то, что тот, «боясь» империалистов, «склонился» на одну сторону — к союзу с США против СССР и даже не доложил вовремя «великому кормчему» о результатах переговоров.

Узнав о том, что Дэн не отмолчался, проявив партийную принципиальность, Мао пришел в восторг. «Я знал, что он выступит, — в волнении сказал он. — Его не надо подталкивать, он сам выступает»20.

В итоге этот важнейший тест Дэн прошел. Но на Чжоу вся эта вакханалия произвела тяжелое впечатление. «Он был раздавлен душевно и физически, — пишет один из его биографов. — Он потерял аппетит и сон»21. Два года спустя, после того, как страсти давно улеглись, а Чжоу оставалось жить совсем немного, к нему в госпиталь пришел заместитель министра иностранных дел Цяо Гуаньхуа — извиняться за то, что тогда, в ноябре 1973 года, принял участие в его травле. Умудренный опытом Чжоу, находившийся в полшаге от смерти, спокойно ответил: «Ты не мог контролировать ситуацию. Все выступали. Ты работал со мной не один десяток лет, особенно по американскому направлению. Как бы ты мог сорваться с крючка, если бы не выступил? И вообще идеальных людей не бывает. Почему я должен быть выше критики?»22

Чжоу прекрасно всё понимал. Ему самому «приходилось говорить и делать много такого, что было против его воли»23. В марте 1968-го, например, он не только не смог спасти от заключения в тюрьму свою приемную дочь Сунь Вэйши, известного театрального режиссера, которую ненавидела Цзян Цин, но и сам, опасаясь прослыть нелояльным, подписал ордер на ее арест! Бедная Сунь скончалась от пыток в тюремной камере через семь месяцев. Тогда же, в 1968-м, он подписал ордер и на арест собственного младшего брата Чжоу Эньшоу, посаженного в тюрьму только за то, что он был другом старшего брата жены Лю Шаоци24.

То, что Чжоу сказал Цяо Гуаньхуа, он мог бы адресовать и Дэну, если бы тот тоже пришел просить прощения. Но Дэн с извинениями не явился. Он знал не хуже Чжоу, что в Компартии Китая мог быть только один глава, воле которого подчинялись все. Безоговорочная преданность Председателю подменяла прочие чувства: верность, дружбу, любовь, порядочность. К чему же просить прощения?

Тем более что в начале декабря Мао, довольный результатами новой проработки Чжоу, уже атаковал Цзян Цин: за чересчур резкое осуждение премьера. Он, в частности, объявил ошибочным ее утверждение, будто в партии имела место очередная «борьба двух линий». «Так говорить нельзя», — заметил он, добавив, что Цзян Цин, похоже, «не терпится» захватить власть. Тогда же он отверг просьбу жены включить ее и Яо Вэньюаня в состав Постоянного комитета Политбюро25.

После этого в положении Дэна произошли резкие изменения. Уже через три дня после завершения «истории с Чжоу», 12 декабря, Мао лично созвал новое совещание Политбюро, на котором предложил ввести Дэна в состав этого высшего партийного органа официально. Кроме того, сказал, что от своего имени и от имени Е Цзяньина просит собравшихся утвердить Дэна членом Военного совета ЦК. При этом, обращаясь к Дэну, пошутил: «Если говорить о тебе, то ты как человек мне нравишься. Между нами есть и противоречия, но в девяти случаях из десяти их нет, есть только в одном случае. [Иными словами], девять пальцев здоровые, один больной».

Чуть позже Мао представил Дэна членам Политбюро уже в качестве их неформального начальника «Генерального штаба» (имелось в виду, что поскольку в Политбюро нет больше должности заведующего Секретариатом, Дэн опять будет исполнять эти обязанности). «Некоторые его побаиваются, — добавил Мао, — но он действует довольно решительно. Если оценить всю его жизнь, то ошибки и заслуги распределятся в соотношении 30 к 70. Он ваш старый начальник, я попросил его вернуться». Взглянув на Дэна, он вновь пошутил: «Эй, ты! Люди тебя побаиваются. [Но] я скажу тебе пару слов: „Будь тверд внутри и мягок снаружи, скрывай иголку в вате. Внешне будь поприветливее, а внутри — крепким, как сталь. Прошлые же ошибки постепенно изживай. Не ошибается тот, кто ничего не делает. А когда работаешь, всегда ошибаешься. Но если совсем не работать, это и есть ошибка“»26.

Разумеется, оба его предложения (о включении Дэна в Политбюро и в Военный совет ЦК) были приняты единогласно. И в конце декабря Мао представил Дэна уже членам Военного совета: «У нас в партии были люди, которые, не делая ничего, умудрялись совершать ошибки, а Дэн Сяопин занимался делами и совершал ошибки; однако он очень хорошо провел самокритичный анализ в период, когда имел возможность подумать о совершенных им поступках, и это доказывает, что у него было достаточно смелости как для того, чтобы делать ошибки, так и для того, чтобы признать и исправить их». И далее: «Если говорить о нем, то он мне нравится. Он еще хорош, когда дело идет о сражении!» В заключение Мао повторил полюбившуюся ему шутку: «По-моему, внешне он мягок, как хлопок, а по своей натуре острый, как игла»27.

Доверие Мао, конечно, окрыляло, особенно в связи с тем, что Председатель только что ослабил позиции не только Цзян Цин, но и самого Чжоу. Все это давало возможность надеяться на новый и быстрый карьерный рост. Ведь Дэн, как мы могли убедиться, был всегда человеком Председателя и, судя по отзывам осведомленных людей, не принадлежал не только к фракции леваков, но и, «строго говоря… к группировке Чжоу». На самом деле Чжоу Эньлай больше нуждался в нем, чем он в Чжоу28. Наиболее тесные связи Дэн по-прежнему имел с командным составом Народно-освободительной армии Китая, с Е Цзяньином, другими генералами и офицерами, с которыми прошел по дорогам антияпонской и гражданской войн29. А с Чжоу и его технократами из Госсовета он в основном поддерживал деловые отношения, примыкая к ним главным образом потому, что ни ему, ни им было не по пути с Цзян Цин и ее леваками. «Великого кормчего» оба, и Дэн и Чжоу, боготворили, но анархию «культурной революции» единодушно хотели прекратить — для того, чтобы вывести КНР в число передовых стран. Борьба фракций в Компартии Китая продолжала разгораться.