На секунду я приостанавливаюсь. Что же делать? Как все это понимать? Юмор, свобода самовыражения, демократия… Это все слова. А ценности? После выступления Дьедонне по телевизору в передаче Марк-Оливье Фожьеля, нам все стало ясно. Все евреи всё поняли. У нас нюх на такие вещи. А как иначе? Разве юмор, в том числе и черный, изобрели не мы? Именно он приплясывающим рефреном сопровождает невеселую сказку нашей жизни. Сколько нитей вплели мы в историю разных стран, сколько оставили подарков: немцам, русским, испанцам… А голландские чердаки? А французские фермы?

Так что антисемитизм мы распознаем под покровом любой иронии, мы читаем его на лице псевдокомика: в его кривой усмешке, в недобрых огоньках глаз. Скажете, паранойя? Возможно. Но и опыт тоже. Интонация, легкое смущение, взгляд в сторону — и мы понимаем, что смысл шутки глубже остроумия, что эта шутка совсем не невинна.

Мы с Оливье уже уходили, и тут увидели полицейских, они раздвигали толпу, уводя кого-то, кого нам не было видно. Но вот они выбрались из толпы и отпустили свою жертву, подтолкнули: иди, мол! И я тут же узнал девицу-провокаторшу. Она собиралась быстренько смыться. Но не тут-то было! Я догнал ее, положил руку на плечо, заставил повернуться к себе.

— Гадючка!

Я обругал ее. Меня хватило только на оскорбление, но, видно, лицо мое выражало много больше, потому что, глядя на меня, она испугалась. Замерла от испуга, и мы несколько секунд смотрели друг на друга.

— Что ты хотела сказать своим выступлением? Что ненавидишь евреев?

Она затрясла головой и пробормотала:

— Нет, нет… Это так, для смеха…

— Для смеха?

Похоже, у французов народился новый юмор, который я не понимал.

Девчонка была смертельно напугана. Хотел бы я взглянуть на себя в эту минуту, понять, чем внушаю смертельный ужас. Она заплакала, дрожа, оглядывалась вокруг себя, то ли надеясь на помощь, то ли боясь, что ее узнает кто-то еще.

— Простите, извините… Я не хотела… Отпустите меня, пожалуйста…

Меня догнал Оливье. Он тут же понял, в чем дело.

— Отпусти ее, Рафаэль.

Только в эту секунду я понял, что крепко держу девчонку за руку.

— Отпусти. Ты же видишь: вот тебе Франция. Ни грана мужества, гордости, одна бессовестность.

Девчонка опустила глаза. Страх был сильнее стыда, она хотела одного: убежать. Шмыгая носом, она кивнула.

Я отпустил ее руку, она пробормотала «спасибо» и побежала.

Теперь наши лица станут на всю жизнь ее спутниками, наши слова будут звучать у нее в ушах. Конечно, она справится с пережитым стыдом, расскажет себе другую историю и отправит обидное воспоминание вместе с другими пакостями в страну забвения.

— Ну, что? Идем? — спросил Оливье.

— Да. Нам тут делать нечего.

Утренние новости. Ясир Арафат прибывает лечиться во Францию. Журналисты мусолят событие. Да, для манипуляторов общественным мнением это событие. Слушая диктора, можно подумать, что вся страна в восторге от выбора, сделанного бывшим шефом ООП[89]. Журналисты в восторге, им больше не нужно разбирать, где человек, где террорист, где политика, где пропаганда, где глава государства, а где расхититель дотаций, где сторонник мира, а где представитель Хамаса[90] и сторонник джихада. Они обсуждают событие.

Арафат садится в самолет. Через несколько часов он будет в Париже. Представитель газеты вызывает своего спецкора, который находится в аэропорту.

На экране появляется молодой человек. Позади него самолет, на котором полетит палестинский лидер. Молодой человек страшно горд тем, что именно он стоит с микрофоном. Коллеги по школе журналистики должны с ума сходить от зависти, увидев его, ведущего прямой репортаж из Рамалла. Комментарий, общие места, обычный вздор. Сейчас дадут звук. Да, он садится в самолет. Нет, мы не знаем, чем он болен. Да, он выбрал Францию, французскую медицину, французские больницы. Едва дыша от напряжения, юнец заканчивает репортаж. Последняя фраза. Так сказать, итог: «Мы все здесь чувствуем, что проживаем страницу истории». Болван. С задуренными гуманитаристской пропагандой мозгами. Глуповато улыбающийся школяр.

Страница истории. Какая страница? Какой истории? С чего вдруг такая гордость? С какой радости Арафат стал такой великой персоной, что нужно перед ним расстилать красный ковер и благодарить за то, что он выбрал французскую больницу? Богач с сотнями миллионов евро в кармане, которые, судя по всему, присвоил из средств, собранных по всему миру для его народа, отказавшийся подписать мирный договор, когда Эхуд Барак согласился отдать ему чуть ли не все, стал теперь главным героем для французских СМИ.

И меня снова стали одолевать вопросы. Одни и те же. Может, я не объективен? Может быть, я пристрастен? Может быть, прав весь мир, а я не прав?

Мой роман в издательстве. Вокруг меня бушует эйфория. Благодаря восторгу моих близких до меня наконец доходит эта невероятная новость: мой роман в издательстве.

Целый год я писал свою первую книгу. Днем работал в агентстве, сгорая от желания вернуться к своим героям, продолжить их историю. Ночью писал, спал по четыре часа. Меня трясло, как в любовной лихорадке.

Но я не думал, что отдам свою книгу в издательство. Мне было интересно, выдержу ли я такую длинную дистанцию, одолею ли такую длинную историю. Я обещал себе, что если выдержу, то напишу другую, более традиционную, и вот уж ту отнесу в издательство. Но мои домашние прочитали, им понравилось, и они уговорили меня показать рукопись профессионалам. Сначала я отказался наотрез, потом под их напором все-таки сдался.

И вот мой роман принят. История, окрашенная мистикой, возникшая под влиянием моих занятий Торой. Настолько безумная, что я даже предположить не мог, что на нее найдется читатель.

Нашли тело Илана Халими. Изуродованного, обожженного, его бросили умирать в лесу.

То, что мы предчувствовали, чего ждали, случилось в самом страшном, бесчеловечном виде. И сегодня евреи Франции со слезами на глазах поняли, что кончилась одна эпоха и наступила другая, полная кошмаров и ужасов.

Начиная с сегодняшнего дня быть евреем означает совсем другое, нежели вчера. И быть французом тоже. Мы должны по-новому осознать себя, свое положение, свои взаимоотношения с окружающим.