Пан Мархоцкий говорил перед сенаторами в том же духе:

— Рыцарство извещает через нас его королевское величество, что оно не замышляет ничего против отечества; но если кто пойдёт против царя Димитрия и станет препятствовать нам получить свои выгоды в Московской земле, то мы уже не будем уважать в таком враге ни отечества, ни государя, ни брата.

Подканцлер Феликс Криский с большим трудом уложил ответ сенаторов в рамки учтивости:

— В прежние времена королю были бы очень приятны те изъявления верности, какие вы принесли от имени рыцарства; но когда помыслить о сказанном, то королю, сенату и всем, кто здесь слушал, нельзя не удивляться тому, что вы осмелились обратиться к его величеству с такими дерзкими словами.

Остальные сенаторы прямо выразили своё негодование, и посольство конфедератов удалилось ни с чем. О том, однако, шибко не печалились, ибо приехавшие наглецы не выражали интересы всех тушинцев. Теперь там было много людей, изверившихся в царике и искавших более надёжного покровительства. Именно в расчёте на них в Тушино направилось затем королевское посольство во главе со Стадницким. Впрочем, на посольство оно походило мало, его сопровождало свыше четырёх тысяч воинов на тот случай, если Рожинский задумает пойти дальше словесных угроз. Да и сам посол имел славу, располагающую к осмотрительности даже самые отчаянные головы.

Стадницкому предписывалось уговорить тушинских поляков перейти па королевскую службу, обещалось высокое жалование и прощение всех прежних прегрешений в своём отечестве. Одни прельстились обещаниями и изъявляли готовность исполнить волю Сигизмунда, другие предлагали королю после взятия Смоленска возвратиться восвояси, а войско присоединить к конфедератам для завоевания остальной Московии. Рожинский же со своими приспешниками уговаривал не поддаваться обману и продолжать прежнее дело в пользу самозваного царя. Наметился большой раскол, усугубившийся после приезда представителей Сапеги из-под Троицы, которые выступили против Рожинского. Последнему пришлось умерить первоначальный пыл и вступить в переговоры.

Не ограничиваясь одними тушинцами, король снабдил Стадницкого письмами к патриарху, московскому боярству и жителям русской столицы. Они призывали сбросить ненавистного Шуйского и встать под высокую милостивую руку польского короля. Пан Дьявол пригласил к себе высоких русских изменников и вручил им королевские послания, после чего, как писал впоследствии польский историк, «печальные лица их осветились радостию; они плакали от умиления, читали друг другу письмо королевское, целовали, прижимали к сердцу начертание его руки, восклицая: не можем иметь государя лучшего!..» Среди них были Салтыков, Рубец-Мосальский, Шаховской и другие предатели, мнящие себя спасителями России. А настоящие спасители воевали тем временем с шайками Лисовского и Сапеги, голодали в осаждённых крепостях и относились с величайшим презрением к призывам, начертанным самыми что ни есть высокими руками.

Во время пребывания королевского посольства в Тушино царик напрасно ждал к себе какого-нибудь внимания. Стадницкому было предписано с ним никоим образом не сношаться, оно и понятно: после того, как Сигизмунд явно обозначил своё желание стать повелителем Московии, Самозванец стал для него нежелательным лицом. Бывшие приверженцы быстро переменились и выказывали пренебрежение, пьяный Рожинский однажды устроил ему крепкую взбучку, остальные паны, хоть и не отваживались поднять руку, но ругали в глаза. Почувствовав, что обстановка изменилась, царик переоделся в мужицкое платье и метельной ночью удрал из Тушина в навозных санях, направившись в российскую глубинку, чтобы ещё раз попытаться обдурить доверчивый русский народ.

Занятый всеми этими переговорами, в которых лукавство и лицемерие преобладало над честными намерениями, Сигизмунд перестал заниматься осадными делами. Вся распорядительная власть под Смоленском постепенно перешла в руки его любимца Яна Потоцкого, брацлавского воеводы. Успехов от этого не прибавилось, попыток решительно поправить положение не делалось. Видя королевское невнимание, мнением Жолкевского уже никто не интересовался, и он самоустранился. Только по старой привычке объезжал каждое утро позиции и с дотошной придирчивостью заставлял сопровождавшего ротмистра Дарского вносить в дневник происшедшие накануне изменения.

— Пишите всё: хорошее и плохое, — говорил он ротмистру, — по возможности непредвзято, потомки должны верно судить о нас и нашем времени.

Ротмистр старался, хотя насчёт непредвзятости у него часто не получалось.

Октябрь 1609 года

Гетман приказал Вайеру рыть шанцы напротив Богословской башни и ввести в них четыре орудия. Наши долго стреляли по башне и выбили в ней дыру. Убит Гаевский, староста Выский. Наши стреляли по Пятницкой церкви во время службы, убили пять священников и одного боярина. Несколько русских, пробравшись по брёвнам моста из-за неосторожности поручика и беспечности пехоты старосты Сандецкого, поставленной не допускать русских к воде, украли её знамя и ушли с ним без вреда, ранив хорунжего, который в пьяном виде один напал на них, отнимая знамя. За потерю знамени его осудили на смерть, а 72 гайдукам назначено при очередном приступе идти в первом ряду.

Вечером 21-го, в субботу, русские сделали вылазку из двух ворот. Из одних пошли на стражу литовского канцлера и были отогнаны. Из других — на Людвига Вайера и бились долго. Один с собольим воротником сильно гонялся за нашими, его пытались окружить, но стрельцы не дали.

Ноябрь 1609 года

Русский стрелец выбежал из крепости через пролом в стене и предался к нам. Он говорит, что в городе дороговизна: пуд соли — рубль, четверть ржи — рубль, сена для лошадей нет, воды мало. Он предупредил о вылазке, наши стали готовиться, но русские опередили и младшего Срединского взяли в плен. Наши выставили из шанцев двух русских для переговоров со смолянами о размене пленными, но напрасно говорить с этим медвежьим народом. Переговорщики убеждали их сдаться, а они отвечали корчемными словами. Почти каждый день из крепости делаются вылазки.

Из крепости предался боярин, он сказал, что там плохо с водой и дровами. Многие предпочитают погибнуть в битве, чем терпеть лишения, и предлагают ударить на шанцы. Шеин их удерживает разными обещаниями.

Декабрь 1609 года

Гетман осудил на смерть ротмистра Модзалевского, уличённого в грабеже литовских татар. Ему отрубили голову. Привели русского священника, готового идти в крепости и уговорить русских сдастся. Он просил письмо для архиепископа и в залог оставил своего сына. Священника отправили с письмом, русские его приняли, но к народу не пустили, а затем стали пытать. Замечены тайники, которые русские ведут от Пятницких ворот к Днепру, наши стали рыть им в бок, а затем выбили. Предался русский, он сказал, что крепость можно взять только силой. К ним пробрался купец из Полоцка с известием, что король скоро уйдёт. Они радуются и сдаваться не думают, хотя от разных болезней умирает много народа. Каждый день хоронят по 40—50 человек.