На другой день город переполошился: многие хлебные лавки оказались закрытыми, а в открытых хлеб мигом расхватали. Причина происшедшего выяснилась быстро, будто опять кто-то подсказал. Озлобленная толпа бросилась к дому Булыги и высадила ворота. Хозяин после очередных припарок нежился на тулупе, его вынесли во двор и вытряхнули в грязь.

— Ого-го! — кричали ему в раже. — Готовься деревянный тулуп примеривать.

Оказавшийся здесь на свою беду Антип пробовал было урезонить людей и призывал их оставить в покое ещё не до конца оправившегося старого человека, но они не внимали голосу рассудка.

— Ему теперь твои припарки на надобны!

— Пущай парит до конца, — раздался чей-то голос, — бери москаля тоже, он одна с ним шайка.

Схватили обоих и бросили в подвал самой ближней из всех Пятницкой башни, хорошо ещё что сразу не убили. Что ожидало теперь двух несчастных пленников, можно только гадать. Озлобившиеся от голода люди наконец-то нашли одного из виновников своего жалкого состояния, их гнев правомерен, но почему власти попустительствуют произволу? Тут было над чем подумать.

Булыга чувствовал себя скверно и страдал от холода, небольшой плат, чтобы прикрыть срам — вот и всё, что ему дали. Антип вынуждено поделился с ним одеждой, хотя и сам был полураздет. Он смотрел на измученного старика и думал:

«Какая жалкая участь человека, имевшего всё, что можно только пожелать, и лишившегося из-за своей неуёмной жадности всего. Воистину: наг я пришёл в этот мир, наг и ухожу. Только пришёл с радостью, а ухожу с позором. И всё потому, что был нарушен основной закон жизни: любить ближнего, как самого себя. Он угрызал других и теперь истребляется ими, он всё делал ради ублажения плоти и теперь готов в ответ получить тление. Но жил бы по духу, пожинал бы его плоды: любовь, радость, долготерпение, милосердие, кротость... Человек, получивший от Господа силу и волю, мог бы столько сделать во благо ближнего: построить дома, больницы, храмы, мосты, поддержать слабых, дать работу нуждающимся — и надолго остаться в светлой людской памяти...»

Антип не заметил, как сам заговорил вслух. Булыга прислушивался и согласно кивал.

— Ты прав, добрый человек, — откликнулся он, и впервые в его голосе прозвучала искренность и теплота. — Ежели бы всё начать сначала, нет, не надо сначала... Если бы удалось вырваться отсюда, я бы зажил по-другому и всё нажитое употребил бы во благо других. Господи, если ты просветлил меня, сделай так, чтобы я сделал твоё просветление жизнью!

Он без умолку повторял свою покаянную речь, так что Антип даже сжалился, взял его руку и долго рассматривал в темноте.

— Есть ли при тебе деньги? — прозвучал неожиданный вопрос.

— Откуда? Сам видел, как взяли; они есть, но спрятаны, только бы добраться до них...

— Тогда успокойся: тебе суждено умереть с деньгами в руках, значит, сегодня обойдётся.

Булыга замолчал, какое-никакое, а всё же утешение. В наступившей тишине в подвале можно было уловить тихое шуршание. «Должно быть, мыши, — подумал Антип, — готовятся к зиме, утепляют гнезда, а им, удастся ли им дожить до зимы?» Постепенно шуршание становилось громче и всё чаще привлекало внимание Антипа. Он направился к месту, где оно раздавалось особенно явственно, и с радостью различил в беспорядочных звуках вполне отчётливые мерные удары — кто-то пытался проникнуть к ним извне. Так и есть, удары с каждой минутой становились громче, и скоро пол стал вспучиваться. Антип принялся разрывать землю, ломая ногти, раздирая в кровь руки. Наконец, обозначилась дыра, из которой высунулась голова Афанасия, а затем показался он весь. Приятели радостно обнялись, Булыга смотрел на них с открытым ртом, не смея произнести ни слова, только думал: неужто Господь внял его мольбам и совершил чудо? Но нет, никакого чуда не было. Смоляне уже давно вели тайный ров к Днепру, чтобы снабжать крепость водой, он начинался в колодце, недалеко от Пятницкой башни, и Афанасий решил воспользоваться им для освобождения друга. Иных способов ему не виделось, ибо разъярённая толпа требовала немедленной крови и спешно готовила место для прилюдной казни, до неё оставались считанные минуты. Всё это он торопливо объяснил пленникам и торопил с побегом. Куда? В крепости им сейчас показываться нельзя, оставалось только одно — за её стены, где имелся тайный выход. Там, если повезёт, можно будет переждать людское помрачение и вернуться позже, уже не опасаясь расправы.

Страшно было нырять в мрачный зев подземелья и ползти по узкому земляному лазу без уверенности в благополучном исходе, но ещё страшнее оказалось вылезти наружу. Холод властно заключил полураздетых людей в ледяные объятия. У них ещё хватило сил отползти от выхода, чтобы не дать возможности врагу обнаружить ведущиеся работы, затем оба обездвижили, и сколько прошло времени — не ведали. Неужели так и суждено нынче помереть, если не от рук разъярённой толпы, то от холода?

— Придётся идти к ляхам, — едва выдавил Булыга через синие губы и, уже более не таясь, похромал к недальним окопам. Антип последовал за ним. Жалкое состояние очередных перебежчиков могло тронуть самую чёрствую душу. Ляхи, находившиеся в окопах, дали им водки, кое-как приодели и отвели к начальству. Потекли допросы, Булыга говорил много, явно стараясь выслужиться, Антип хмуро отмалчивался и пробовал остановить словоохотливого спутника.

— Ты давай, голубь, помогай врать, — сказал ему Булыга, — надобно до высоких панов добраться, а они на том берегу, смекаешь?

Ах, вон оно что! Старик говорил о припрятанных деньгах, они, верно, где-то там, на месте бывшего Заднепровского посада, где стояли прежде его многочисленные дома. Пришлось открыть рот и Антипу. Знал он, что высоких панов мелочёвкой не заинтересуешь и стал говорить о заговорщиках, о тех, кто желает сдать крепость и готов помогать королю. Чего не знал, то напридумывал, Булыга быстро смекнул и начал поддакивать, он вообще выказал много смекалки. Добились-таки, что их не только перевезли через Днепр, но и доставили к самому Яну Потоцкому.

Этот пан был уже не молод и слыл опытным военачальником. Однако высокого положения и королевской милости добился отнюдь не военными победами. Статный красавец пользовался неизменным успехом у дам всего королевства, а ловкость позволяла ему ладить с сильными мира сего и оставаться на плаву при всех властях и режимах. Фавориты сменяли друг друга, Потоцкий оставался. Одно только заботило: с годами стало сдавать любвеобильное сердце и всё чаще кружиться удалая голова. В такие минуты он погружался в ипохондрию и тогда всеми делами заправлял брат Яков, такой же красивый, но скромный и набожный, предпочитающий держаться в тени.

Потоцкий не проявил особого интереса ни к перебежчикам, ни к их сведениям. Возможно, потому, что как раз находился в угнетённом состоянии, когда всё представляется в особо мрачном свете. Он равнодушно посмотрел на приведённых, поморщился от их неказистого вида и лениво процедил:

— Повесить...

Булыга с воплями бросился ему в ноги. Потоцкий с тем угрюмым видом добавил: