Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наступил девятнадцатый век. Народный элемент, пробужденный в семье христианских государств народными войнами и отголоском идей, восторжествовавших во Франции, стал всюду обнаруживать новые силы и новые требования, а порой восставал из гроба. При усилении торговых и политических связей Запада с Востоком и после вековой борьбы России с Турцией понятие о правах человеческих и народных стало проникать среди страдальческих племен османского Востока. Племена эти встрепенулись. Правительство, не постигая смысла наступившей эпохи и проявившегося нового элемента, продолжало в первую четверть нашего века по-прежнему свирепствовать в борьбе с непреоборимой силой народностей. Но вслед за истреблением янычар Махмуд, уже испытанный в борьбе с собственным племенем, с греками и с сербами, стал лучше понимать значение эпохи и приданное внутренними и внешними обстоятельствами новое направление судьбам Османской империи. Он деспотически стал готовить коренную реформу, о которой мы уже говорили, единственную способную спасти царство и династию обновлением политического здания Востока на христианском начале.
Со смертью Махмуда разрушились задуманные им планы. Гюльханейский заговор министров опутал в свои сети слабого его преемника, и с провозглашением веротерпимости открылась новая эра преследования противу христиан и противу народностей — преследования иезуитского. С той поры более чем когда-либо разлучился в Турции правительственный интерес от общественного и, сделавшись исключительной принадлежностью владетельного племени и касты, обусловился антагонизмом, который по необходимости существует между господином и рабом. Подвластным племенам осталась надежда внутреннего развития, вопреки враждебным умыслам власти. При такой обстановке противодействующих элементов кто вправе порицать подвластные племена греков и албанцев, сербов и болгар, валахов и молдаван, армян и халдеев, курдов и бедуинов, друзов и ансариев, когда хором радуются они всякому бедствию Османского царства и владетельного племени? В Европейской Турции давно уже подвластные племена под влиянием внешних деятелей и благодаря собственной энергии и опыту в бунте ознакомились с понятием о правах человеческих, так безотчетно попранных на Востоке. Они сохранили воспоминание о прежней своей самостоятельности и надежду на будущее. Но в Сирии, как и в Малой Азии и в Египте, подвластные племена, в особенности христианские, в период двенадцативекового рабства свыклись с мыслью, что жизнь, и честь, и имущество раба предоставлены произволу властелина, что правосудие не входит в обязанность лица, облеченного властью; что османское племя по преимуществам породы владеет краем и племенами края; что паша, муселим или деребей и вся правительственная или феодальная челядь созданы собственно для того, чтобы грабить и губить, точно так, как саранча порождается из земли, чтобы опустошать жатвы.
В таком-то настроении застал сирийские племена Ибрахим в 1832 г. Под его управлением всякое правосудное распоряжение с подвластными возбуждало в народе еще более удивления, чем радости. Новая идея о правах человеческих стала проникать в народные понятия. Турки были изгнаны из Сирии в чалмах и в туфлях. Чрез восемь лет возвратились они в фесках, в узких куртках, в лакированных сапогах и в сопровождении союзников-гяуров. Все-таки сирийские племена узнавали в них коренные навыки своих властелинов. Мы видели уже, как отличалась турецкая десантная бригада, умышленно наряженная Мухаммедом Али в поход против бунтовавших горцев. Но теперь, по водворении султанских властей, туземцы стали подслушивать смелое вмешательство агентов великих держав в дела правительственные и административные; они поняли, что паши, вопреки собственному чувству и вследствие навязчивого надзора консулов, проповедовали веротерпимость и силились выказать себя правосудными к подвластным.
Затем были обнародованы фирманы, которыми султан по настоянию посольств красноречиво пояснял своим пашам, что жизнь, честь и имущество подданного, без различия вероисповедания, обеспечены законом. Все это произвело в массах глубокое впечатление. С одной стороны, зародыш понятия о человеческих правах стал развиваться, с другой — мысль о всемогуществе Порты и ее агентов и вообще челяди турецкой стала ослабевать. Когда турецкий чиновник, или конюх, или чубухчи из свиты пашей обижал встречного христианина, обиженный мог жаловаться самому паше или прибегать под защиту консула и искать удовлетворение. В старину подобная смелость отплачивалась жизнью. Вот почему говорим мы, что новые распоряжения Порты при пособии местных обстоятельств имели спасительное влияние на судьбы племен, благоприятствуя развитию понятия о правах человеческих, сего краеугольного камня всякого гражданского успеха. Мы говорим о правах человеческих, не о правах гражданских, слишком недоступных до сей поры очерствелым в рабстве и в уничижении племенам Востока.
Заметим при этом, что обхождение английских офицеров с турками как во всю кампанию, так в особенности по прекращении военных действий много содействовало к убеждению сирийских племен в упадке могущества турецкого. В союзном лагере в Джунии палатка коммодора Непира занимала центральную позицию на возвышенности, и над нею развивался английский флаг. Гораздо ниже виднелись по обеим сторонам флаги турецкий и австрийский. Туземцы вспомнили, что лет за десять пред тем, когда Англия учредила свое консульство в Бейруте, городская чернь под предлогом, что тень флага, на котором изображен крест, падала на ближнюю мечеть и сгоняла ангелов, почивающих на куполе, заставила консула спустить свой флаг и искать квартиры вдалеке от мусульманского квартала и от мечети. Османский сераскир состоял теперь под начальством коммодора и сносил всякие обиды. Капитаны и поручики английского отряда давали приказания пашам, не щадя нисколько турецкой спеси, одной из деятельнейших пружин могущества турецкого.
Французские агенты, со своей стороны, озлобленные на турок за их союз с англичанами, стали обходиться с ними презрительно и искать предлогов к ссорам, а Порта строго приказывала пашам избегать всего, что могло бы подать повод к жалобам со стороны Франции.
Отношения русского консульства к местным властям были более дружелюбные. Но христиане, подданные султана, прибегали под покровительство русского флага толпами, и паши сносили контроль, вынужденный их нерадением и крайне предосудительный для вверенной им власти. Изданные от сераскира предписания по всем округам с угрозой строгого взыскания за обиды, наносимые христианам и их церквам, были разосланы к местным начальствам чрез русское консульство, и в них упоминалось во всеуслышание о жалобах консульства. Тупоумный паша с той целью делал это, чтобы пред своими единоверцами оправдать самого себя в противодействии их изуверству. Он упускал из виду, что тем самым узаконялось вступничество агента христианской державы, на которую подданные султана привыкали уповать. Предписания паши были испещрены цитатами из Корана в пользу веротерпимости. Известно, что в Коране заключается решительно все, альфа и омега политики и юриспруденции. […]
Стоит только с доброй волей приняться за толкование, как это делают стамбульские книжники и фарисеи, когда правительство искренне и строго прикажет. Так бывало при Махмуде. Министерство не смело тогда юридическими кознями противодействовать воле султана при помощи улемов и хитрить пред посольствами, ссылаясь на коренные законы ислама. Но при Абдул Меджиде министры и улемы доказывают невозможность отменить смертный приговор над муртадом, христианином, уличенным ложными свидетельствами, будто он обратился в мухаммеданство, и отрекающимся от Мухаммеда, равно и невозможность принять свидетельство христианина в деле, свидетельствуемом мусульманином. Однако в Коране нет и намека на то или на другое из этих чудовищных постановлений. Угроза войны со стороны христианских держав заставила Порту смягчить закон о муртадах; но другой закон, которого влияние несравненно пагубнее для христиан и для государственного благоустройства, пребывает доселе во всей силе. Так-то при самом вступлении турецких властей в завоеванный край их оплошность и неспособность, с одной стороны, а с другой — неизбежные последствия союза с европейскими державами, влияние Гюльханейского манифеста и изуверство мусульманского народонаселения Сирии послужили по воле провидения к добру, благоприятствуя развитию новых идей, новых чувств в народных массах. Направление это повело к кровавым кризисам, о которых нам остается говорить, и подвергло христиан сирийских горьким испытаниям. Возобновление подобных кризисов в непродолжительном времени не подлежит сомнению. Тем не менее племенам сирийским открывается теперь новая перспектива, а владычество турецкое, служащее препоной гражданственности, начинает уже колебаться и в этой страдальческой стороне, подобно тому как колеблется оно в европейских областях империи.