Исторический эпизод о подвигах Кючук Али-оглу в Паясе и о сыновьях его Дада-беке и Мистик-беке

Изучая политические судьбы сирийских племен, мы преимущественно обращали внимание на события ливанские. В сих-то событиях и в предприятиях Дахир эль-Омара мы следили народный элемент в различных его проявлениях и периодах. Ливанские горцы во всех отношениях имеют право занимать первый план этой исторической картины; за ними виднеются разнохарактерные племена других сирийских гор и равнин с бесцветными преданиями, с бледной будущностью, а в глубине картины, в песчаной ее перспективе, кочуют бедуины и в наши дни, как и в века ветхозаветные.

Мы присовокупим сюда исторический эпизод, который послужит живейшим выражением степени правительственного влияния и быта народного в северо-западном углу Сирии, там, где преобладает уже не арабский элемент, но туркменский, по соседству Тавра.

Между множеством свежих преданий, которыми преизобилуют все местности Сирии, мы выберем рассказ о подвигах Кючук Али-оглу в сирийских Фермопилах, в древнем Иссусе, ознаменованном одной из тех трех побед, которыми македонский герой решил судьбы Востока в триумфальном своем походе от Фракии до Инда и до крайних пределов известного мира. Это классическое место именуется теперь Паяс[255]. Тавр, выступая из Малой Азии, вперяется отвесно в самое море, обнимая цепью суровых, снегом увенчанных скал тот просторный залив, которому дано имя от городка Искендеруна, древней Александрии, основанной великим Искендером (Александром) в Сирии взамен разрушенного им Тира. Под влиянием злокачественных эндемических лихорадок, спутниц всякого разрушения, давно уже одичали эти берега, народонаселение постоянно в них убывает. Путь стиснут между скалами и морем, так что местами легко может быть он прорезан валом. Десять удалых стрелков могут остановить здесь целую армию. Между тем путь этот представляет вернейшее и кратчайшее сообщение между Анатолией и Сирией, а в случае его пресечения путнику предстоит огибать Тавр чрез восточные его отрасли и совершать более десяти переходов по самым трудным горным тропинкам. Городок Паяс расположен во внутренней стороне Искендерунского залива, там, где проход представляет наиболее удобств к защите.

Халиль-бей, пожалованный в паши Селимом III и известный под именем Кючук Али-оглу, провел молодость в средних годах [XVHI] века при своем отце Али в качестве простого разбойника-туркмена в горах над Паясом. В ту пору город этот производил еще некоторую торговлю с Египтом и доставлял туда около 200 вьюков шелку своего урожая. Молодой Халиль беспокоил город смелыми наездами, промышлял разбоем в окрестностях и разорял сады и плантации. Хозяева стали откупаться подарками; обычай вошел в закон; разбойник облагал город и обывателей известной повинностью, которая вносилась от одних натурой, от других — деньгами. Успех усилил средства удальца. Когда шайка его умножилась до пятидесяти человек, он замыслил овладеть самым городом. Изменой погубил он одного за другим всех тех из горожан, кто отличался умом, богатством или влиянием. Оставался один только из приматов мусульман, оберегаемый верными слугами, которого не удавалось умертвить обыкновенными средствами. Халиль заключил с ним союз; дал ему в замужество свою дочь, внушил ему доверие и чрез два месяца зазвал его на пир в свои горы и собственноручно заколол. Вдова осталась беременна. Когда она родила, Халиль посоветовал своим сыновьям удушить ребенка в пеленках. «Мне, — говорил он, — не стало духа задавить в утробе моей дочери крокодиленка, в котором может со временем восстать мститель».

Так-то Кючук Али-оглу сделался владельцем Паяса и той горы, в которой дотоле рыскал для разбоя. Владельцем значило в тогдашнем управлении Турецкой империи [быть] полномочным, безотчетным господином земли и народа, чести, жизни и имущества всякого, кто был под его рукой. Владельцы эти составляли могущественный класс деребеев, которых права, первоначально дарованные султанами для сохранения горных проходов, обратились со временем, при последовательном расслаблении правительственной центральной власти, в самое необузданное тиранство, основанное на сабле, на удальстве и на недоступной местности, где обыкновенно деребей ставил свое гнездо. Насилиям их над подвластным народом другой меры не было, как разве терпения промышленного класса [крестьян и ремесленников], чтобы он не разбежался тайком; в таком случае иссякал источник дохода. Впрочем, так как вся империя томилась тем же недугом и паши были не лучше деребеев, если даже и сами они не достигали своего звания из разряда деребеев, то народ терпел и чах тем безнадежнее, что с переменой местности и тирана улучшение его участи было еще слишком сомнительно.

Около полувека Кючук Али-оглу неистовствовал здесь, вселяя трепет в народонаселение и в караваны, которым предстоял путь из Анатолии в Сирию и которые составляли главнейшую статью его доходов. Порта то гневалась на него и требовала его головы у соседних пашей, будто голова деребея была в их руках, то объявляла ему свою милость и жаловала бунчуками, узаконяя именем султана те бесчинства, которых унять не могла. И в самом деле, обоюдные выгоды как Порты, так и деребея требовали доброго между ними согласия. Не имея средства его наказать, Порта не иначе могла ему вредить, как воспрещением всем караванам следовать по взморью в Сирию чрез Паяс. Этим она разоряла деребея, лишая его главной доходной статьи — сбора с караванов. Но зато, когда наступала пора шествия богомольцев в Мекку и когда чиновникам Порты и хаджиям (поклонникам) со всей империи приходилось огибать Тавр, ропот распространялся повсюду. На этом основании деребей просил помилования, и Порта охотно признавала его своим усердным вассалом.

Войско его никогда не превышало числа 200 бродяг и головорезов, но он умел ими щеголять и распространять в народе молву о несметных ополчениях, состоящих в его службе. Для этого он приучил своих сорванцов парадировать вдоль дорог и промеж ущелий и кустарников взад и вперед, точно как это делается с войсками на сцене промеж декораций, в виду проезжавших караванов, которые, не понимая обмана, насчитывали сотни небольших отрядов. На вершинах скал, прилежащих к Паясу, построил он из глины и соломы фантастические стены и ряд фальшивых башен и бойниц. Все это, будучи опрятно выбелено наподобие турецких укреплений, пугало проезжих издалека, будто ряд неприступных крепостей. Порой все смывалось проливным дождем, но и самая непрочность декораций входила в расчеты деребея. По основным понятиям всякой дисциплины праздность ведет к бунту, следственно, предстояла необходимость не давать отдыха ни телохранителям, ни обывателям, а заставлять и тех и других работать то в перестройках фантастических крепостей, то в починках после дождей и бурь.

К возвеличению страха и славы имени своего Кючук Али-оглу соблюдал еще другое правило: каждый раз при проезде больших караванов, особенно Хаджиев, следовавших в Мекку под предводительством сурра эмини, надлежало выставить вдоль дороги несколько человек, повешенных или посаженных на кол. Стамбульского вельможу деребей уверял в том, что единственно из усердия в исполнении своих обязанностей блюстителя безопасности дорог он наказывал разбойников. Толпа правоверных поклонников, привыкшая искони, как все народы восточные, видеть в неистовстве атрибут могущества и власти, смиренно покорялась взысканиям по произвольной таксе страшного деребея с человека, со скота и с вьюка за проезд чрез ущелья, так исправно им оберегаемые; а, с другой стороны, в случае подготовленного им самим разбоя и насильственного побора сверх положенной платы — новые жертвы на виселицах служили окончательным удовлетворением всем жалобам.